Джованни Моска - Воспоминания о школе

Он говорит все это, не глядя на меня. Я тоже избегаю его взгляда — не хочу, чтобы он понял, как сильно мне хочется забрать у него часы, а он, понятное дело, не хочет их отдавать и боится, что я их сейчас попрошу.

— Я их толком не рассматривал, но я так понимаю, что речь идет об игрушечных часах, копеечных. Не имеет смысла возвращать их мальчишке.

— Я тоже понятия не имею, что там за часы, — вру я, — но у меня заведено в конце года отдавать ученикам отобранные у них на уроках вещи, так что, если вы не против, я попросил бы вас вернуть мне часы. Я запру их в ящике стола.

— Да я бы отдал их вам, если бы они были у меня. Но я, скорее всего, оставил их дома, так что извините…

Ну как тебе не стыдно так нагло врать, а еще пожилой учитель! На твое счастье, часы эти игрушечные и потому не тикают у тебя в кармане…

Ты хочешь оставить часы себе, чтобы играть с ними, как Мартинелли, и чтобы поворачивать вспять стрелки, а с ними и время. Чтобы вернуться в те годы, когда твои волосы были не такими седыми, как сейчас, когда ты не сердился еще на ребят и не отбирал у них предметы, не имеющие отношения к учебе. Но тебе лучше вернуть эти часы. Оставим такие вещи детям — нам, взрослым, нужно довольствоваться настоящими часами, стрелки которых нельзя повернуть назад, которые так просто не остановить, которые минуту за минутой отсчитывают наше прошлое, а настоящее показывают в тот самый момент, когда оно уже становится прошлым… Верни лучше часы их хозяину…

— Ну раз вы так настаиваете… Но только имейте в виду, что сперва я отдам их синьоре директору.

И он снова принимается заполнять диплом, бедный старый учитель. Но стоит мне отвернуться, он тут же достанет из кармана часы Мартинелли, легкие-легкие, с жестяной цепочкой, со стрелками, которые можно сколько угодно поворачивать в любую сторону, останавливать на любой минутке, и если минутка эта прекрасна, можно продлить ее хоть на сто лет…

— Мартинелли, у меня пока не получилось вернуть часы. Синьор учитель отнес их к себе домой. Но завтра он должен отдать их директору.

Не один Мартинелли убит горем, с ним вместе страдает весь класс. Я помню, как зимой во время переменки Мартинелли вытаскивал свои часы и ребята обступали его со всех сторон.

Шел дождь. Небо во дворе было совсем серым, а дерево совсем черным, с высохшими ветками. И ни малейшей надежды хоть на какой-то просвет! Весна казалась далеким воспоминанием, бесполезно было даже ее оплакивать. А скажи кто-нибудь, что она уже не вернется, в это легко можно было поверить.

Но Мартинелли бодро начинал крутить стрелки, и через какие-то мгновения:

— Вот и февраль прошел!

Стрелки снова крутятся. Мартинелли останавливает их на марте.

— Ласточки?

И все смотрят на небо, серое-серое, но видят его голубым.

А на высохших ветках видят набухающие почки. Начинают петь ласточки. Ребята смеются от радости. Руки у них еще обветренные и холодные, но они уже собрались ловить ими бабочек.

— Апрель! — объявляет Мартинелли.

И почки исчезают, а вместо них появляются маленькие нежные зеленые листочки. По полу тянется широкая полоса солнечного света, которая пересекает весь класс и поднимается по противоположной стене к окну.

— Апрель!

В полной тишине мальчишки слышат, как со двора в класс направляется первая муха, она летит, громко жужжа, и крылышки у нее словно из перламутра…

— В окно стучится! Давайте откроем скорей, чтобы она смогла сюда залететь!

Но апрель уже подходит к концу, и наступает май. Дерево сгибается под тяжестью листьев, широких и темно-зеленых, на фоне которых летают белые бабочки.

— Июнь!

Жара. И экзамены. Ребята потеют над задачами, но через несколько дней школа закончится. И можно будет наконец снять форму Наконец-то я увижу, что там носит под ней Мартинелли. И матросский костюмчик Мастрофини, и майку Спадони — в желто-голубую полоску. В течение года как-то не задумываешься о том, что носят под школьными передниками мальчишки. И так странно видеть их потом, в последний день учебного года, одетыми каждый по-своему. И удивляешься, глядя на Спадони, который весь год ходил в длинном, до пола, полинявшем переднике, а сейчас стоит в яркой майке с цветными полосками…

Июнь. Густая листва дерева во дворе отбрасывает прохладную тень, и на некоторых листочках появляются уже желтые пятнышки, поет спрятавшаяся где-то цикада, а белые стены слепят глаза.

Но вот переменка закончилась. Мартинелли засовывает часы обратно в карман — прощай, весна, прощай, зеленая листва… Небо снова серое, а дерево черное, с высохшими ветками.

Но если бы сейчас кто-нибудь сказал, что весна больше не вернется, в это уже бы никто не поверил.

Теперь вы понимаете, почему завтра, хоть и не без некоторого страха — директриса славится своей строгостью, — я пойду к ней за часами Мартинелли?

Чтобы попасть, в дирекцию, нужно пройти через секретарскую. Замещавший меня учитель сидит там, согнувшись над дипломами. Сегодня он согнулся больше обычного и кажется еще старше. Все потому, что у него нет больше игрушечных часов, чтобы вернуться на двадцать лет назад. Может, я и зря попросил его их вернуть. Он смотрит на меня насупившись. И в сердце наверняка надеется, что директриса не отдаст мне часы.

— Можно войти?

— Войдите.

Директрисы почему-то никогда полностью не открывают окна, даже летом. И всегда сидят в полутени. В кабинете свежо. Лучи солнца проникают в комнату сквозь жалюзи, ложатся на подоконник, отражаются на натертом до блеска полу. На столе небольшая стопка книг, бронзовые часы с громко стучащим в тишине маятником, школьная печать, гора табелей на подпись. Прямо перед директрисой — совсем новая книга с ножом для бумаг, заложенным между первыми страницами. Сверху на книге лежат часы Мартинелли.

Как и старый учитель, из-за которого эти часы оказались здесь, директриса пальцем крутит стрелки назад.

Только дети не боятся переводить часы вперед. Зимой они прокручивают стрелки сразу на конец весны, потому что не боятся ее пропустить. Старики же не хотят торопить время. Они боятся, что, если переведут стрелки слишком далеко вперед, те могут заупрямиться и не захотеть идти дальше. Так что директриса тоже крутит стрелки в обратную сторону.

Голова у нее почти совсем седая. За стопкой книг на столе стоит портрет девочки, очень похожей на нее. Перед портретом всегда лежит цветок. Стрелки потихоньку крутятся, возвращая время назад, и вот уже голова директрисы не седая, а девочка улыбается. Она жива.

Большего синьора директор не просит у часов Мартинелли. Стрелки остановились на том часе того дня, который помнит только она, и здесь и останутся. С помощью этих часов Мартинелли попадает в весну, которой еще не было, а директриса — в весну, которая была много лет назад, когда девочка с портрета была жива и говорила «мама», и никто не знал, что та весна будет последней.