Екатерина Михайлова - Я у себя одна, или Веретено Василисы

— Да. (Тут явно что-то происходит, потому что Ира начинает тихо-тихо плакать, не утирая слез; мы ждем — слезам, как и смеху, нужно время.) Мама любила сирень. А я с ней не прости­лась, не успела в больницу. Ты считаешь, мне уже можно сходить на кладбище? (Обмен ролями.)

— Конечно, можно. Ты не виновата, что не успела. Ты теперь сама знаешь, что со мной все иногда бывает так внезапно! Но ты мо­жешь не спешить, дождаться весны, сухой погоды и поехать... Там действительно поет соловей, ты сядешь на лавочку и будешь вспоминать ее без вины и боли, легко. Тебе это нужно, поверь. (Обмен ролями.)

— Я обязательно это сделаю. Спасибо и за этот разговор. (Обмен ро­лями.)

— Приятно было познакомиться. Не знаю, когда увидимся, но я о тебе не забываю. (Обмен ролями.)

— И я о тебе — тоже...

Вот такой фантастический разговор с собственной Смертью — один из многих, между прочим — произошел у нас как-то раз. Вика, которую Ири­на выбрала на эту роль, была преисполнена величия и вовсе не казалась страшной и отталкивающей — как ей Ирина роль задала, так она и дей­ствовала. Конечно, после таких работ мы особенно тщательно выводим ис­полнителей из ролей — а то, неровен час, Вика и впрямь бы могла уверо­вать в свое всемогущество, а такое до добра не доводит. И разумеется, Ири­на разговаривала не со смертью как явлением объективного мира — с этой-то не больно побеседуешь, даже поговорка есть: "На смерть, как на солнце, в упор не взглянешь". Она говорила со своим образом всемогущей и неумолимой силы, отвечающей за начала и окончания. Если угодно, с идеей конечности бытия — и не забудем, что с этой идеей она уже была близко знакома и приняла ее полностью, потому и разговор со Смертью по­лучился такой мирный, даже лирический. Да, кстати, не напоминает ли он вам другой разговор другой героини — с Высокой Болезнью? Мне так очень напоминает, а ведь героини совсем разные, совсем. Роза, если по­мните, все никак не могла отпустить "острый период" влюбленности — Ирина решает другие задачи, да и лет ей побольше... Она в каком-то смыс­ле уже утратила душевную "невинность" — ее слово, хоть и из другого контекста. У одной английской писательницы есть чудные строчки как раз об этом: "Утратить невинность — не только наша судьба, но и наша обя­занность, а когда уже это случилось, напрасны старания устроить пикник в Эдеме". Наша героиня трезва и стараний попусту не тратит.

А вот с покойной мамой остались незавершенные отношения, остался ка­кой-то оттенок вины, — и нечто в самой Ирине, что мудрее и могуще­ственнее, а возможно, и старше ее житейского опыта, заговорило от лица Смерти. Для группы эта работа была очень важна: все наши раны и ожоги, все фантомные боли враз оказались словно в картине другого масштаба; вдруг стало пронзительно ясно, что и за потери можно быть благодарной. И, конечно, вернулась тема неоплаканных утрат — тех, на полное пережи­вание которых не хватило то ли сил, то ли времени, то ли смелости. И были в тот день еще работы — о разном, не только о потерях: "о жизни, о жизни и только о ней... "

В юности мне рассказали некую притчу — откуда она, я так, к стыду свое­му, никогда и не узнала, а о чем — думаю по-разному примерно каждые десять лет. Вот она: "Что есть жизнь?" — спросил старого философа уче­ник. Учитель отвернул рукав и молча показал ему гноящуюся язву. А в это время в Севилье благоухала сирень и пели соловьи". Так и хочется доба­вить: возможно, на кладбище. Впрочем, это было бы уже перебором.

А недавно попала ко мне газета "Дейли Экспресс" — нормальная англий­ская газета, а в ней женская страница — разворот. Половина — про то, как осмелевшие кинозвезды стали отказываться от пластической хирургии, по­тому что вечные подтяжки, перетяжки и прочие силиконовые добавки в конце концов не оставляют ничего от тебя самой, а актриса тоже человек. Более того, звучит уже почти кощунственная мысль, что целлюлит как на­вязчивую идею придумали в коммерческих целях — не бороться с ним (или с морщинами, или с десятью фунтами лишнего веса) надо, а жить. Другая полоса — как раз про то, что жить можно даже в самых немыслимых обстоя­тельствах. Речь идет о тележурналистке Пэтти Колдуэлл, пятидесяти лет от роду, умирающей от рака мозга. Сначала был рак груди — одна операция, другая, и так три года. А теперь понятно, что жить осталось недолго:

"Когда мне поставили этот диагноз, я и подумать не могла, что вскоре буду себя так хорошо чувствовать. Я имею в виду душу, а не тело. [...] Мои приоритеты изменились, и я могу ясно видеть все ошибки, которые совершила в жизни. Я вполне осознаю, как часто бывала несчастной сама и делала несчастными окружаю­щих — не специально, а просто забывая, насколько прекрасна жизнь. Вчера утром я сидела на солнышке и думала о том, что те­перь для меня главное. Ясно и понятно: мочевой пузырь (и хоте­ла бы про него забыть, но не могу), друзья и прекрасные мгнове­ния жизни. Если я разберусь с этим, то смогу справиться с чем угодно" [51] Daily Express . August 22, 2002. P . 48. .

И вот что я вам скажу... Как профессионал, я понимаю, что это потрясающее благодушие, этот оптимизм на краю могилы может быть связан не только с силой духа, но и с областью поражения мозга. Возможно, психиатр сказал бы что-то вроде "критика к своему состоянию снижена". И, возможно, был бы прав. Кроме того, британское хладнокровие и юмор — это вещицы из чужого "бабушкиного сундука", которые не подлежат не только вывозу, но даже и буквальному переводу. Все так, может быть. Но эта женщина вызы­вает восхищение — каково бы ни было происхождение ее счастливой улыб­ки. Мне нравится, что она замужем за человеком намного моложе себя. И что у них десятилетняя дочь. И что этой Пэтти "плевать на волосы", кото­рые, конечно, вылезли после химиотерапии: "С волосами или без, зато я опять хожу". Есть такая суровая и потому не очень известная русская по­словица: "Жить не умел — помирать не выучишь". Вы понимаете, о чем я.

И все наши раны, потери, разлуки, все эти "младшие сестры смерти" дей­ствительно важны: умение обходиться с ними — это часть умения жить, которое включает в себя очень многое, в том числе и "искусство терять". Все мы много раз видели, как женщины собирали себя буквально по кус­кам после тяжелых жизненных катастроф. Но даже внешне совсем не дра­матичная жизнь может быть драматична внутри: быть женщиной очень ча­сто трудно и больно; смертельные болезни, землетрясения и даже баналь­ный развод не так уж обязательны: "Выживать — значит рождаться снова и снова". Те, кто не остановился, не "застрял" в гневе и обиде (эти чувства нормальны, даже обязательны на какой-то стадии), кто залечил свои раны, принял случившееся, но не дал этому случившемуся управлять своей жиз­нью, — рождаются снова и живут. Более того, в них появляются какие-то новые качества — бесстрашие, проницательность, обостренное чувство ценности жизни и ее радостей. Они ценят дружбу и любовь, но не боятся и одиночества; их огонь, зажженный когда-то от пылающих глазниц всеви­дящего черепа, может служить и мирным целям: вот закипает чайник, кто-то может заглянуть на огонек.