Гельмут Фигдор - Беды развода и пути их преодоления. В помощь родителям и консультантам по вопросам воспитания.

Поэтому профессиональные помощники в отношении отцов должны:

– поддержать отца в его переживании боли разлуки и нарциссической обиды, нанесенной этой разлукой и (или) его беспомощностью в отношении детей;

– дать ему понять нереальность его опасений за любовь детей или, в случае если его страх потерять детей или их любовь имеет свои основания, помочь ему расслабить напряжение в отношениях с бывшей женой и таким образом предупредить опасность;

– помочь ему построить новые отношения с ребенком, имея в виду, что (внешние) условия отношений между ребенком и отцом после развода – намного больше, чем его отношения с матерью, – отличаются от тех, которые были до развода. Чем больше радости и удовлетворения будет получать отец в своих отношениях с ребенком, тем важнее для него будут эти встречи [92].

Если родителям удается защитить отношения ребенка и отца путем соблюдения надежных рамок посещений и символически удерживать присутствие отца в повседневной жизни, то это уже большой вклад в смягчение детских конфликтов лояльности. Таким образом родители дают ребенку понять: «Ты имеешь право любить обоих – и маму, и папу!».

Обычный источник конфликтов лояльности происходит, однако, не из самих трудностей послеразводных отношений, а из той версии, которая преподносится ребенку по поводу причин развода.

Здесь все вращается вокруг вопроса, кто виноват. Многие дети видят, что ответы отца и матери не только не совпадают, они диаметрально противоположны друг другу, что ставит ребенка (любящего обоих родителей и верящего им обоим, ведь это они являются в его глазах высшей моральной инстанцией, то есть представителями самой честности и правдолюбия) перед непреодолимой проблемой: один из них наверняка лжет. Нередко ребенок поневоле принимает сторону того родителя, с которым находится в настоящий момент, что, конечно, ведет его к полному непониманию и его захлестывают сомнения, но у него появляется чувство вины по отношению к другому родителю, которого он только что «предал». Если ребенок все же отваживается на «окончательный приговор», то это повышает амбивалентность его объектного отношения к «виноватому» родителю. Если же побеждает любовь и он не отказывается от «виновного», то чувствует себя все равно «предателем», что нередко ведет к «показаниям» против себя самого (он так слаб, что никак не может отказаться от любви к человеку, который причинил столько зла маме (папе)). Остается одно из двух – взять всю вину на себя или заключить, что лгут оба, что непременно разрушит его доверие и, как уже говорилось выше (раздел 1 .2. Конфликты лояльности при сохраненных отношениях с отцом), приведет к делибидонизации (лишению любви) отношения к первичным объектам.

Дальше перед профессиональными консультантами должна стоять задача заставить родителей разработать общую версию причин развода. Было бы хорошо, чтобы родители с самого начала решили, как они преподнесут «это» детям. Лучше всего было бы посоветоваться со специалистом. Но, к сожалению, когда к нам обращаются за помощью, развод уже лежит далеко за горами и нам приходится заниматься версиями вины, образовавшимися у ребенка. Вопрос вины (и следующие из него внутренние конфликты) занимает ребенка так долго, как долго его еще волнует его отношение к отцу.

Смягчить конфликты лояльности можно только тогда, когда существуют хотя бы минимальное доверие и готовность к кооперации между разведенными родителями. Но поскольку именно в этой области наблюдается большой дефицит, то нашей важнейшей задачей становится восстановление их способности к этой кооперации [93].

Мы не случайно перечислили цели, стоящие перед профессиональными помощниками, именно в этом порядке. Дело в том, что внешние рамки посещений, символическое удерживание отца в будничной повседневности и уменьшение конфликтов лояльности повышает шансы использования отца в качестве объекта триангуляции. Эта функция отца чрезвычайно важна для развития в ребенке принципиальной способности к триангуляции (одновременному поддержанию отношений более чем с одной персоной) [94]. Прежде всего это расслабляет напряжение в неизбежно слишком тесных и поэтому переполненных массивными внутренними конфликтами отношениях ребенка с матерью.

Само собой разумеется, что лучшим образом ребенок может использовать отца в качестве объекта триангуляции, если тот реально присутствует в его будничной жизни. Если же отец присутствует в большой степени лишь символически, то возникают две опасности: во-первых, образ отца идеализируется ребенком и, во-вторых, отец теряет внутреннюю связь с ребенком. Может быть, идеализация отца ребенком какое-то время еще льстит самолюбию родителя, смягчая его страхи перед потерей любви, но отношения отца и ребенка таким образом становятся своего рода анклавом, островом, где каждый живет сам по себе и где нет места таким «банальным» вещам, как будни, школа, друзья, соблюдение правил, что ведет к тому, что отец, по сути, перестает быть настоящим отцом и его отношения с ребенком приобретают некую «любовную интимность». В этом защищенном пространстве (защищающем прежде всего отца) ребенок не в состоянии избавиться от своих забот, поэтому такой род интимности не приносит ему ничего хорошего. Одиннадцатилетний Томми рассказал мне, вздыхая, как они с отцом в дни посещений – вот уже третий год! – играют с конструктором «лего». Эта игра давно перестала интересовать мальчика, но он не отваживается сказать об этом отцу, который каждый раз преподносит ему новый «сюрприз», покупая все новые наборы. Другой отец, который видел свою – тоже одиннадцатилетнюю – дочь лишь один раз в месяц, жаловался на свою беду: он просто не знает, о чем ему с ней говорить: «Я понятия не имею, о чем она думает. По сути дела она стала мне чужим ребенком, мы только изображаем, будто мы хорошие друзья».

Конечно, будничное общение отца и ребенка после развода сильно ограничено. Но кое-что здесь все же можно сделать: отец может справляться у матери по телефону о том, что делает и чем интересуется ребенок. (В принципе, многие матери были бы этому только рады, поскольку это привнесло бы некоторое облегчение в их повседневные заботы о детях. В этом случае отец оставался бы своего рода триангулярным объектом и в глазах матери, что смягчило бы неизбежное после развода напряжение в отношениях матери и ребенка). Можно также договариваться о коротких встречах между обычными посещениями, пусть отец встретит ребенка у школы и проводит домой или они вместе сходят в кино и т. д. Было бы хорошо, чтобы посещения приходились не только на выходные дни, чтобы отец заботился и о школьных делах ребенка, чтобы ему приходилось также и что-то ему запрещать, например, слишком долго смотреть телевизор и т. п. Редко бывает, что отец должен пойти с ребенком (может быть, по просьбе матери) что-то срочно купить, сходить с ним к зубному врачу или пойти поговорить с учительницей. По моему опыту, те отцы, которые вначале протестовали против таких «обязанностей», – и не только потому, что они отнимают время, а главное, потому что трудно отказаться от роли отца, с которым ребенку не приходится делать ничего неприятного, – потом радовались этой новой роли ответственного родителя. Потому что только эта роль спасает от регрессии по отношению к собственному ребенку. Но нельзя забывать, что регрессия эта порождается боязнью потерять любовь и поэтому заставляет делать лишь то, что нравится ребенку. Такая регрессия вредна не только для ребенка (поскольку тот нуждается прежде всего в ответственном родителе, а не в каком-то «массовике-затейнике»), но и отцу она приносит лишь разочарования, обиды и унижения [95].