Михаил Швецов - Врать или не врать? – II

Монсегюр был взят противником, якобы, 16 марта 1244 года, и 205 катаров, желая сохранить веру, предали себя смерти на костре. Лишь четверо совершенных сумели исчезнуть из замка, захватив с собой важные документы или часть золотого запаса. Автор не хочет видеть причин гибели альбигойцев иных, чем месть Римской католической церкви, а среди вдохновителей похода — папу Иннокентия III, то есть Ивана Калиту! «С. 214. Стремление к постоянному поиску истины способствовало тому, что катаров запомнили как мужчин и женщин образцового благочестия и величайшей интеллектуальной честности. Но потому-то они и представляли опасность для Римской католической церкви: они подавали плохой пример как прихожанам, так и населению. Поэтому нужно было их ликвидировать. И любыми средствами. Что и было сделано».

Жан Маркаль делает важные замечания, но они носят, порой, декларативный или односторонний характер: «Каждая эпоха обращается к своему прошлому, освежая в памяти события минувших дней и переосмысливая ушедшие традиции: в этом суть человеческого прогресса. Прошлое многогранно, и это заставляет нас относиться с пристальным вниманием ко всему, что когда-либо было устранено в угоду официальной власти или религии». И хочется вспомнить русского писателя, который хорошо знает менталитет Европы:

ЗАПАДНОЕ ОБЩЕСТВО НАСТОЯЩИХ РУССКИХ НЕ ПРИНИМАЕТ. ЗДЕСЬ КОГО УГОДНО МОГУТ ПРИЗНАТЬ, ТОЛЬКО НЕ НАСТОЯЩЕГО РУССКОГО. ПЕРЕД РУССКИМИ ТУТ КАКОЙ-ТО ЗАТАЁННЫЙ СТРАХ. ЗАПАДНЫЕ ЛЮДИ В ГЛУБИНЕ ДУШИ ХОТЯТ, ЧТОБЫ МЫ ОСТАЛИСЬ НА УРОВНЕ МАТРЁШЕК, БАЛАЛАЕК, САМОВАРОВ, ЧАСТУШЕК И ПЕРЕПЛЯСОВ

То, что советский диссидент приписал отношению к русскому индивидууму, вполне относится и к русскому народу в целом. Запад хочет вычеркнуть русских из своей собственной истории — чтоб не повторилось! Но вернёмся к Жаку Маркалю и его сочинению. Он проникает в дуалистическое понимание мира у катаров и находит в нём общность с философией манихеев, павликианцев, зерванистов и маздеистов. Делает интересное замечание, которое позволит нам понять то, что поставило в тупик Мериме в городе Оранже при осмотре скульптуры женщины, засунувшей палец в ухо, именуемой Марией: «с. 248. Миф катаров о непорочном зачатии Девы Марии через уши является вариантом общепринятого в христианстве рассказа о Благовещении, однако в их понимании этой легенды кроется иной смысл: Словом действовал не ангел, а сам Бог».

Подобно многим предшественникам, Маркаль пытается искать «чашу Грааля» и связать её с катаризмом, но, в конечном счёте, заключает: «Нет никакой разницы в том, где визуализировать Грааль: в донжоне Монсегюра, Броселиандском лесу или аббатстве Гластонбери. Проблема заключается в том, что никто не знает, что же он в себе хранит».

Он так выражает основную идею катаризма: «Мир несовершенен и охвачен силами зла лишь потому, что ему не хватает милосердия, совершенной любви. Вновь вернув в этот мир совершенную любовь, можно искоренить зло, освободить душу, пленённую им».

Когда-то, в середине семидесятых годов, я начал с энтузиазмом изучать итальянский. Но не сумел в закрытой стране найти знаменитое произведение Алессандро Мандзони на языке оригинала (28). Поэтому и прочитал его впервые только сейчас, когда пишу эту статью, надеясь в нём найти хоть какие-то упоминания об ордынском завоевании Италии: ведь Великая Пермь — это как раз там. Ожидание не оправдалось — наверное, поэтому роман и пережил смену многих режимов, не мешая власть имущей идее, но наделяя автора ещё при жизни титулом Великий… Сочинение, названное «миланской хроникой XVII века», содержало приглаженный приключенческо-романтический сюжет. Хотя… Автор пишет, что городские власти ведут грозную кампанию против «чубатых», под которыми, в том числе, подразумевались злоумышленники и профессиональные убийцы, имевшие обыкновение прикрывать себе лицо длинными волосами при нападении или изменять свой облик (с.59). Здесь всплывают тонкости перевода — что есть «чуб»? Который формируется на лбу или тот самый оселедец (чуб, коса на темени головы, по В. Далю) как важный атрибут казаков? О проблеме «чубатых» А. Мандзони пишет неоднократно. Не питая интереса к бывшей Русской империи, автор ужасается картиной беззакония, воцарившейся в эпоху Реформации: «Останься вы один на один с правосудием, беды не миновать» (с. 61). Он высказывает мысль, которую можно проецировать и на дуалистическую идеологию катаров: «Было бы легко жить на свете, если бы, совершая подлость, людям приходилось расписываться в ней». Но есть некий след в этих хрониках, который историки вкупе с политиками не умеют стирать так быстро, как сжигают «вредную» книгу или человека. Это географические названия. В сочинении Мандзони частенько упоминает о селении Пескаренико близ речки (с. 139). Как удивительно похоже на русское слово «пескарь»! Это обращение к лингвистике оправдывает себя: итальянское слово “pesca” переводится как «улов», «рыбная ловля». Не будем уходить в сторону и видеть в образе рыбы (ichtus) именно олицетворение богочеловека Иисуса у первых христиан.

Не говоря ни слова о канувшей в Лету Русской империи, автор прекрасно изображает механизмы тайной и официальной новой власти; показывает синьоров такими коварными и важными, будто они правят миром тысячу лет. Однако и те попадают в зависимость от человека, попирающего все мыслимые и немыслимые законы общества: «с. 304. Заниматься делами, возбраняемыми или запрещаемыми законом или какой-либо другой силой, быть судьёй, распорядителем чужих судеб без всякой выгоды для себя, лишь только бы повелевать, быть всеобщим пугалом, первенствовать над теми, кто привык первенствовать сам, — таковы были главные страсти, которые всю жизнь обуревали этого человека… с. 306. Всем самоуправцам в значительной части округи пришлось, так или иначе, выбирать между дружбой и враждой с этим из ряда вон выходящим самоуправцем. Но первые же, посмевшие оказать ему сопротивление, понесли такой урон, что никто не испытывал больше охоты подвергнуться испытанию. И даже устранившись от всего, даже занимаясь только собственными делами, нельзя было остаться независимым. Ведь от него являлись посыльные с требованием не затевать такого-то предприятия, оставить в покое такого-то должника… Стоило одной стороне с изъявлениями вассальной преданности попросить о помощи в каком-нибудь деле, как другая оказывалась перед тяжким выбором: или подчиниться его приговору, или объявить себя его врагом, что было равнозначно, как когда-то говорили, скоротечной чахотке…Его могущество служило орудием исполнения низких желаний, удовлетворения жестоких замыслов и честолюбивых прихотей».