Джеймс Бьюдженталь - Наука быть живым: Диалоги между терапевтом и пациентами в гуманистической терапии

Она горько плакала. Постепенно слезы стали высыхать, они принесли облегчение. Хотя конец нашего путешествия был еще далеко впереди, Дженнифер начала принимать неприемлемое — саму себя.

* * *

В детстве Дженнифер воспитывали в духе обесценивания ее внутреннего бытия и добросовестного следования определенным правилам. Для нее было так важно делать все правильно, что вре­менами она почти не могла со мной говорить. Дженнифер пыта­лась удержать в голове все возможные соображения и принять во внимание все возможные следствия того, что могла бы сказать, и поэтому испуганно замолкала, не в состоянии сказать ничего во­обще. Ее жизнь была во многом похожа на ее речь. Каждое дей­ствие, которое она предпринимала, должно было сначала преодо­леть суровую самокритику, и часто, когда это не происходило, оставалось незавершенным. Требование совершенства является прямым источником подавления любых человеческих усилий и средством избегания внутреннего осознания.

Внутри меня, как и Дженнифер, и любого из нас, лежит зна­ние, являющееся истинным корнем моей жизни. Это глубокое чув­ство, которое, как биение сердца, придает ощущение жизни лю­бому моменту осознания. Оно пульсирует, как субъективное чувство бытия. Оно необязательно должно быть непогрешимым в каком-то абсолютном смысле, но это наиболее надежное ощуще­ние моей жизни, которое я могу иметь в настоящий момент.

Дженнифер потеряла опору в жизни, которая могла бы дать ей хоть какую-то внутреннюю ориентацию. Ей были известны толь­ко те эмоции, — главным образом, гнев, — которые могли достичь достаточной интенсивности, чтобы пробиться сквозь ее тусклую внутреннюю чувствительность. И поэтому она часто оказывалась жертвой слепых импульсов, не управляемых с помощью остальных внутренних стремлений — например, сострадания, ценностей, любви к мужу.

Дженнифер не уникальна в своей слепоте к собственной внут­ренней жизни. Под напором механистического взгляда на челове­ка и его работу, у всех у нас появилась тенденция обесценивать, прятать и даже хоронить это жизненно важное чувство, которое может дать нам прочную основу для встречи со своими пережива­ниями. Мы становимся пленниками внешнего, объективного и логически правильного, и таким образом теряем свою индивиду­альность и внутреннюю опору.

Дженнифер пыталась отрицать свою способность выбора. Она искала правила и принципы, которые принимали бы решения вместо нее, стремилась всегда защитить себя от любой возможной критики. Она напоминала мне преследуемого беглеца, который постоянно прячется за деревьями, холмами и т.п., чтобы не пре­вратиться в открытую мишень. Дженнифер постоянно пряталась за правилами, за тем, что говорят другие, за всем тем, что могла придумать, чтобы защититься от самостоятельного действия.

Для Дженнифер принятие ответственности было неразрывно связано с необходимостью признать свою вину. Если я объясняю свои действия и реакции как полностью обусловленные другим человеком, я оказываюсь рабом или роботом, принадлежащим этому человеку. Как всегда в такой ситуации, смысл игры состо­ит в том, чтобы доказать вину другого человека и свою собствен­ную беспомощность. Первопричиной этой бесплодной игры явля­ются отношения двух людей, которые становятся противниками. Такое состязание обычно оканчивается тем, что каждый из сопер­ников чувствует бесплодность своих усилий, но ошибочно припи­сывает ее сопротивлению другого, не понимая подлинной приро­ды проблемы. Если я выигрываю в этой игре, то перестаю себя чувствовать бессильной и рассерженной жертвой. Если проигры­ваю — чувствую гнев и стыд. Короче говоря, это ситуация, в ко­торой невозможно выиграть. К сожалению, в ней пребывает слиш­ком большое количество семейных пар.

Когда Дженнифер смогла принять на себя ответственность за свои отношения с мужем (а он перестал пытаться доказать ее вину), они обнаружили, что могут относиться друг к другу как партнеры, пытающиеся установить удовлетворительные отношения, а не как противники, пытающиеся обыграть друг друга. Конечно, они не пришли к согласию в одночасье и не установили его раз и навсег­да, но они разорвали порочный круг несогласия — обвинения — вины — чувства обиды — нового несогласия — новых обвинений...

Дженнифер завершила терапию, но ее профессиональные про­блемы сохранились. Терапия их не решила. Однако то, чего до­билась терапия, очень важно. Она помогла Дженнифер признать, что вполне нормально для нее расстраиваться, испытывая конф­ликт между правилами, с одной стороны, и индивидом — с дру­гой. Раньше, когда Дженнифер переживала такой конфликт, она чувствовала, что с ней что-то не в порядке. Она верила, что если бы была такой, какой должна быть, то не расстраивалась бы, на­стаивая на наказании нарушителя установленных правил и не тер­залась бы, пренебрегая правилами в других случаях. Она была без­думно уверена, что существует правильный способ решить любое дело и что если бы была такой, какой должна быть, то знала бы этот правильный способ. Терапия помогла Дженнифер понять, что она никогда не достигнет этого состояния; и на самом деле ей сле­дует беспокоиться как раз тогда, когда она перестает мучиться, принимая решения. Главное, что она привносила в свою работу, — свое человеческое беспокойство. Беспокойство и было ее уникаль­ным человеческим вкладом в то, что иначе превратилось бы в без­личный механический процесс.

Когда ее угрызения совести по поводу своего беспокойства про­шли, Дженнифер смогла эффективнее применять это беспокой­ство, решая важную проблему: как сохранить уважение к индиви­ду и одновременно защитить группу?

Дженнифер помогла мне понять несколько важных аспектов человеческого существования и попыток усилить осознание внут­реннего чувства.

Я отвечаю за то, что говорю и делаю. Если я пытаюсь избежать ответственности, это приводит к бессилию и гневу. Я могу исполь­зовать правила, законы, традиции, мнения других людей и все, что угодно, что может помочь мне принять решение, но только я сам могу сделать выбор. Когда я слишком испуган, чтобы иден­тифицироваться со своими решениями, я ускользаю от них, и в этом случае я теряю чувство собственной идентичности и доступ к своему внутреннему чувству.

Умение беспокоиться о том, что я говорю и делаю, — часть мо­его человеческого существования и призвания. Когда я не испы­тываю беспокойства, когда не чувствую неуверенности (а это по­чти одно и то же), я не играю никакой истинной роли в том, что происходит; тогда я просто наблюдатель. Беспокойство необходи­мо при принятии решений, влияющих на людей. Я бы не хотел, чтобы врач или судья принимали решения, касающиеся меня, не испытывая при этом колебаний и неуверенности. И я сам не хо­тел бы быть таким человеком — по крайней мере, в том, что со­ставляет наиболее важную часть моего бытия.