Джеймс Бьюдженталь - Наука быть живым: Диалоги между терапевтом и пациентами в гуманистической терапии

Хол остановился и, казалось, еще глубже погрузился в себя.

— Я не сделаю ничего из этого: не пересплю с сексуальной де­вушкой, не разведусь с Джун, не поеду в экспедицию, не напи­шу величайшую психологическую книгу, ничего.

— Звучит как разочарование.

— Нет, нет. Это не разочарование. Просто равнодушие. Про­сто так оно и есть. Нет смысла приукрашивать. Я просто старый осел с большими амбициями, у которого ничего нет. Я просто мечтаю. Я ничего не делаю; ни черта.

— Ничего. Вы ничего не делаете со своей жизнью.

— Да, это правда. Я просто сижу и ною. Хол начинал злиться:

— Именно этого я и добивался.

— А время проходит.

— Да, черт возьми. Время просто уходит, а жизни нет. Какая у меня была жизнь? Я всегда мечтал, что сделаю столько всего: поеду в экспедицию, закручу потрясающий роман, напишу кни­ги, заработаю кучу денег, все увижу, везде побываю... Одни меч­ты: я ничего не сделал, ничего, совсем ничего.

— Сколько вам лет, Хол? — Я пытался помочь ему добраться до медленно просыпающихся чувств.

— Сорок шесть! Сорок шесть, черт бы вас побрал. Вы прекрасно знаете. Мне сорок шесть. Черт знает сколько лет. Сорок шесть пропащих лет, в течение которых я пытался быть Богом. Сорок шесть лет, в течение которых не жил своей жизнью. Мне все еще двадцать один год или даже меньше. Я не готов к тому, чтобы быть сорокашестилетним! Я не готов к тому, чтобы быть человеком сред­них лет! Не готов быть старым. К черту! К черту! К черту!

Хол был в ярости, но я знал, что он очень страдает. Он сдер­живался, становился беспокойным, пробуждаясь от своей апатии и ища пути для выхода своих чувств.

— Хол, чувства переполняют вас и...

— Черт! — крикнул он, перебивая меня. — Мне просто хочется орать, ругаться и...

— Так давайте.

— Ааа-а. — Он издал сдавленный крик.

— Вы сдерживаете себя.

Он снова попытался крикнуть, но звук получился какой-то усе­ченный.

— Вы держите все в себе, как и всегда, Хол.

— Ай-еее! — Это был скорее вопль, чем крик, но он раздался с необычной силой. — О, черт, это глупо, Джим.

— Опять! — настаивал я. — Нет, это не глупо. Оставайтесь со своим чувством.

Но на этот раз Хол смутился, и звук снова получился сдавлен­ным.

— Вы душите себя, Хол. Точно так же, как делали это сорок шесть лет. Вы душите свою жизнь.

— Дерьмо! Дерьмо-о-о! — Внезапно он заорал так, что, хотя я и ожидал этого, был потрясен. Теперь он начал вопить во всю силу своих легких, и крики с каждым разом были все более звучными. Когда эти дикие крики вырывались из его горла, он обеими рука­ми впивался в ручки кресла. Звуки были страшными, от них за­кладывало уши. Постепенно они, кажется, стали менее напряжен­ными и трагичными, хотя и тогда мое горло откликалось на них сокращением мышц. Я обнаружил, что с каждым его криком на­клоняюсь к нему, чувствуя, как будто звуки выходят из моих соб­ственных легких. Я понял, что Хол кричит и за меня тоже, и на­чал вполголоса подвывать ему. Я почувствовал одновременно ужас и облегчение.

Не хочу быть пятидесятилетним. Не хочу, чтобы мои дети вы­росли, а я так и не почувствовал себя по-настоящему отцом. Я кричал вместе с Холом, а он смотрел на меня, и в его глазах сто­яли слезы. Не хочу тратить столько лет на то, чтобы прятать свое собственное Я, свои подлинные чувства лишь с тем, чтобы пы­таться казаться таким, каким меня представляют. И мы с Холом кричали. Я сорвал себе голос, но чувствовал какую-то радость. И мы кричали. Слишком поздно, и мы кричали. Но еще не по­здно, и мы кричали. Но слишком многое безвозвратно потеряно, и мы кричали, кричали, кричали.

Постепенно наши крики затихли, и мы оба заплакали. Мы сидели обессилевшие и странно умиротворенные. Каждый из нас оставался наедине с самим собой, и все же мы были вместе. Пос­ле долгой паузы Хол прошептал:

— Ты тоже, Джим?

— Да, о да. — И мы оба снова заплакали.

10 сентября

Это были крики рождения нового сорокашестилетнего смертно­го. Теперь Хол вступил в период, когда он начал довольно быст­ро изучать свои новые перспективы в жизни. Они разошлись с Джун примерно на полгода, но в конце концов решили попытать­ся начать сначала с помощью программы семейного консультиро­вания. Хол решил сократить свою деятельность и сосредоточить­ся на психотерапевтической практике, где он все больше сталки­вался с субъективными переживаниями, которые научился ценить на своем собственном опыте. Наконец, наступил день, который, как мы оба знали, должен был наступить.

— Ну, Джим, я собираюсь перестать ходить сюда и доставлять вам столько хлопот.

— И я собираюсь проститься с вами, Хол.

— Да, если серьезно, это очень, очень хорошо. Забавно, но в каком-то смысле трудно сказать, чего же мы достигли. У меня была стычка с Тимом как раз в прошлую среду. Я чувствовал удовлет­ворение и одновременно усталость от своей практики в прошлую пятницу. И сексуальную фантазию по поводу новой пациентки вчера. А сейчас чувствую страх окончания и смерти. Черт, может быть, нужно начать все сначала.

— Боже мой! Хол, я и не знал, что у вас такое ухудшение. Сейчас же ложитесь. И будете платить мне двойной гонорар.

— О, Джим, это было здорово. — Он подошел ко мне и пожал мне руку. Его рукопожатие выражало теплую благодарность и вну­шало страх своей силой.

* * *

По своему греческому происхождению слово "психотерапия" означает процесс исцеления и воспитания души. В повседневном словоупотреблении психотерапию обычно ставят в один ряд с дру­гими видами терапии, особенно с медицинским лечением. Однако психотерапия, которую я описываю в этой книге, имеет мало об­щего с лечением малярии, переломов, вирусных инфекций и с сердечно-сосудистой хирургией. Она почти прямо противоположна ситуации, в которой пациенты говорят врачу о своих симптомах, а затем врач проводит свое собственное обследование (в котором пациент понимает довольно мало или вообще ничего не понима­ет) и выписывает рецепты на латыни, а пациент выполняет пред­писания, не думая ни о чем, кроме того, чтобы быть "пациентом" [8]и ждать излечения.

Однако эта заманчивая картина соблазняет как пациента, так и терапевта. Часто оба в действительности хотят, чтобы терапевт был "настоящим врачом" или, еще лучше, взял на себя роль Бога. Хол был не единственным, в ком жила такая идея. Многие пациенты хотят, чтобы терапевт взял на себя эту роль, и всегда готовы по­дыгрывать. Они хотят, чтобы кто-то принимал за них трудные ре­шения, хотят восставать против кого-то, хотят услышать от кого-то определенные ответы, хотят гарантированных результатов, хотят, чтобы некто был больше, чем просто человеком. (И в то же время, конечно, они не хотят, чтобы кто-то делал все это — точно так же, как терапевт не хочет играть роль Бога, даже когда поддается такому искушению.)