Мария Гиппенрейтер - Бегство к себе

Привал всегда устраивали на одном и том же месте, под большой елкой. Отец быстро организовывал стоянку. Я любила смотреть, как он ловко и умело все делает. От его действий исходила уверенность. Разгребал и утаптывал снег для костра, из валежины сооружал сиденье, потом шел в лес за дровами. В рюкзаке всегда были охотничий нож и топор. Топоры у отца были отменные. Он сам делал к ним ручки, сам насаживал и точил. В чужие руки свой топор отец давать не любил. Иногда повторял слова северного старика-охотника: «Мужик без топора хуже бабы». Наконец, разводили костер. Для растопки в рюкзаке была припасена сухая березовая кора, свернутая в тугую трубочку. Вообще в карманах рюкзака можно было найти много всяких интересных и полезных вещей: бинт, пузырьки с йодом и марганцовкой, моток лейкопластыря, запасные веревочки, кусочек мыла, иголку с ниткой, коробок спичек, завернутый в промасленную бумагу, маленький фонарик, кусок точильного бруска. Все эти предметы из рюкзака никогда не вынимались и хранятся там по сей день.

Для меня разведение костра всегда было священнодействием и искусством. Укладывались в кучку тоненькие веточки сухого елового хвороста, сверху — ветки потолще. Подо все это аккуратно подсовывалась сухая березовая кора. Зажигалось все с одной спички. Было радостно смотреть, как огонь с коры перекидывается на хворост и тот дружно занимается с веселым потрескиванием. Потом осторожно подкладывались дрова. У отца костер всегда выглядел очень эстетично, не был ни слишком большим, ни слишком маленьким, горел ровно и долго.

Закипала вода в котелке. Заваривали чай. Бросали туда еловую веточку для запаха и вкуса. К чаю были орехи, сушеные абрикосы, кусочки шоколада, печенье. У костра сидели молча, смотрели на огонь, слушали тишину леса, потрескивание дров в костре.

В лесу были свои правила поведения: не орать, не шуметь и вообще много не разговаривать. Топор в живые деревья не втыкать. Ничего за собой на стоянке не оставлять. Отец вообще говорил мало. Если что-то объяснял, то коротко и доходчиво. Голос никогда не повышал. Достаточно было колючего взгляда или коротко брошенного замечания — запоминалось надолго. Иногда он что-нибудь рассказывал. Историй у него было много — про путешествия, про охоту, про повадки зверей. Слушала затаив дыхание — только б не замолчал.

Когда начинало смеркаться, собирались в обратный путь. Костер закидывали снегом, оставшиеся лесины ставили стоймя к дереву — пригодятся в следующий раз. Стоянка оставлялась чистой.

Дома одежда и волосы пахли костром. Хотелось, чтобы этот запах подольше не выветривался.

Весной и летом мы ходили в поход с ночевкой. Ехали на электричке до станции Морозки, оттуда долго шли пешком через лес. Там у отца тоже было свое место.

В весеннее время по пути мы с интересом дрызгались в прогретых солнцем талых лужах, рассматривали лягушачью икру, головастиков, тритонов, закорючки комариных личинок. Лягушек, головастиков и икру я иногда притаскивала домой и запускала в ванну. Было интересно наблюдать, как икринки увеличивались в размере, и внутри начинали просматриваться свернутые в колечко головастики, а у подросших уже головастиков таинственным образом растворялись хвосты и отрастали задние лапы. Катя на меня ругалась:

— У всех дети как дети, а эта бог знает что такое — тащит в дом всякую нечисть, ни постирать, ни помыться. А еще девочка называется. Вот мать придет и тебе задаст!

Но мама относилась к этому философски и с пониманием и никогда не мешала мне исследовать жизнь.

В лесу отец обращал мое внимание на всякую интересную растительность, говорил названия первых цветов. Первыми на открытых проталинах появлялись желтые головки мать-и-мачехи, в лесу зацветали белые ветреницы, куртинки синеньких фиалок, в заболоченных местах желтела яркая калужница, чуть позже зацветали сиреневые хохлатки, разворачивали свои тугие трубочки ландыши, пестрела разноцветными цветочками медуница.

Если мы находили в лесу большой муравейник, то некоторое время наблюдали, как работяги-муравьи снуют взад-вперед по своим тропам, таская всякую всячину — мелкие веточки, жуков, гусениц. Отец показал, как можно сделать себе кислую палочку. Нужно взять прутик, очистить его от коры, положить на муравейник и покрутить. Рассерженные муравьи облепляли прут и, выгнув брюшки, брызгали в воздух тонкими струйками муравьиной кислоты.

Потом прутик надо было обтрясти от прилипших муравьев, и можно идти и лизать его — он был очень кислый.

На нашей лагерной стоянке, как правило, обнаруживались дрова и колышки для палатки, оставленные с прошлого раза. Отец всегда ставил палатку входом к костру. После еды он уходил в лес побродить и пофотографировать.

В наступающих сумерках заводили свой хор лягушки. На фоне красного закатного неба «тянули» вальдшнепы: сначала раздавался свист крыльев, потом характерное «хорр-хорр» — быстро проносились птицы. Тяга длилась недолго, небо быстро гасло. Отец рассказал, что вальдшнепы — это такие кулики, у них длинный нос и глаза на затылке. Так я и представляла их с глазами на затылке, пока не увидела вблизи. Это оказалось похоже на правду.

Вечером мы долго сидели у костра, шевелили палкой угли, закапывали в них картошку. Спать ложились всегда головой к выходу. Если не было комаров, палатку не застегивали. Можно было долго лежать и слушать звуки ночного леса, смотреть на мерцающие в темноте угли. От костра шло живое тепло. Впереди ждал новый интересный день.

Было у отца удивительное свойство — ненавязчиво, между делом прививать определенные качества, ценности и навыки так, что они оставались на всю жизнь. Я до сих пор, так же как и он, развожу костер, могу молча часами сидеть у огня, трепетно отношусь к хорошим ножам и топорам, подбираю свитки сухой березовой коры — когда-нибудь пригодится на растопку.

Осталось бережное отношение к лесу и всему живому, умение видеть красоту и в пейзаже, и в капле росы на цветке. Такое же влияние он оказывал на многих людей, соприкасавшихся с ним в жизни.

Лет в двенадцать у меня начались странные явления. В первые 15–20 минут после пробуждения от сна у меня стали непроизвольно дергаться руки. Я не понимала, что это такое, и не обращала на это внимания. Со временем судороги усилились. Я стала проливать на себя чай во время завтрака, иногда у меня из рук вылетали разные предметы. Потом это перешло на ноги.