Эрих Фромм - Миссия Зигмунда Фрейда

Приведенный выше анализ ставил своей целью показать, что целью Фрейда было основание движения за этическое освобождение человека, новой светской научной религии для элиты, которая должна была направлять человечество.

Однако собственные мессианские импульсы Фрейда не смогли бы преобразовать психоанализ в такое движение, если бы это не соответствовало потребностям его последователей и в конце концов широкой публики, с энтузиазмом принявшей новое учение.

Кто же были эти первые преданные ученики, обладатели шести колец? Они были городскими интеллектуалами, испытывавшими жажду обрести преданность идеалу, вождю, движению, однако не имеющими каких-либо религиозных, политических или философских убеждений; среди них не было ни социалистов, ни сионистов, ни католиков, ни ортодоксальных иудеев (хотя у Эйтингона могли иметься умеренные сионистские симпатии). Их религией было Движение. Все расширявшийся круг аналитиков вышел из той же среды; огромное большинство были и остаются интеллектуалами – представителями среднего класса, без религиозных, политических или философских интересов и принадлежности. Огромная популярность психоанализа с начала тридцатых годов XX столетия на Западе, особенно в Соединенных Штатах, опиралась, несомненно, на тот же социальный базис. Существовал средний класс, для которого жизнь потеряла смысл. Его представители не имели политических или религиозных идеалов, однако искали значение, идею, к которой могли бы испытывать преданность, объяснение жизни, не требовавшее веры или жертв, которое удовлетворяло бы их потребности чувствовать себя частью некой общности. Все это могло дать им Движение. [19]

Однако новая религия разделила судьбу большинства религиозных движений. Начальный энтузиазм, свежесть и спонтанность скоро пошли на убыль, сложилась иерархия, основывающая свой престиж на «правильной» интерпретации догмы и присвоившая себе право судить о том, кто является верным последователем религии, а кто – нет. Постепенно догма, ритуал и обожествление вождя заняли место креативности и спонтанности.

Чрезвычайное значение догмы в ортодоксальном психоанализе едва ли требует доказательств. За пятьдесят лет произошло относительно мало теоретических подвижек за исключением собственных теоретических инноваций Фрейда. [20]Теории Фрейда по большей части применялись в клинической практике; всегда имела место тенденция доказать, что Фрейд был прав, а другим теоретическим возможностям уделялось мало внимания. Даже наиболее независимое развитие учения, отводящее особую роль Эго, в значительной мере представляется перефразированием хорошо известных положений в терминах фрейдовской теории, не открывающим значительных новых перспектив. Однако помимо относительной стерильности «официальной» психоаналитической мысли, ее догматизм проявляется в реакции на любое отступление от предписанного. Один из наиболее показательных примеров я уже приводил: реакцию Фрейда на идею Ференци о том, что пациент нуждается в любви как условии исцеления. Это только подчеркивает то, что происходило и происходит в движении. Те аналитики, которые открыто, честно и публично критикуют идеи Фрейда, рассматриваются как отступники, даже когда они не имеют намерения основать собственные «школы», а лишь пытаются представить результаты своих наблюдений и размышлений, основываясь на учении Фрейда.

Ритуальный элемент в ортодоксальном психоанализе также очевиден. Кушетка с креслом позади нее, четыре или пять сеансов в неделю, молчание аналитика (за исключением тех случаев, когда он дает «интерпретацию») – все эти факторы превратились из того, что когда-то было полезным средством достижения цели, в священный ритуал, без которого ортодоксальный психоанализ немыслим. Наиболее ярким примером этого служит, пожалуй, кушетка. Фрейд выбрал ее потому, что «не хотел, чтобы на него таращились по восемь часов в день». Потом добавились другие причины: пациент не должен был видеть реакции аналитика на то, что он говорит, – а поэтому лучше, чтобы аналитик сидел позади него; пациент чувствовал себя более свободным и расслабленным, если ему не приходилось смотреть на аналитика; «ситуация кушетки», как стало подчеркиваться позднее, искусственно воссоздавала ситуацию раннего детства, которая должна была приводить к лучшему развитию трансфера. Какова бы ни была ценность всех этих аргументов – лично я полагаю, что она не так уж велика, – при любом «нормальном» обсуждении терапевтической техники их можно было бы свободно оспаривать. В ортодоксальном же психоанализе отказ от использования кушетки рассматривается как свидетельство отступничества и prima facie [21]как доказательство того, что вы – не «аналитик».

Многих пациентов именно этот ритуал и привлекает; они чувствуют себя частью движения, испытывают ощущение солидарности со всеми теми, кто подвергается анализу, и превосходства над лишенными этой чести. Часто пациентов занимает не излечение, а волнующее осознание того, что они нашли свой духовный дом.

Наконец, картину того, какой квазиполитический характер имеет движение, завершает культ личности Фрейда. Я могу остановиться на этом коротко и сослаться на приводимый Джонсом портрет: Джонс отрицает и страстную жажду общественного признания, и авторитаризм Фрейда, и вообще любую человеческую слабость с его стороны. Другим хорошо известным симптомом того же комплекса является привычка ортодоксальных фрейдистов начинать, заканчивать и перемежать свои научные тексты замечанием «как уже сказал Фрейд», даже когда содержание работы совершенно не требует такого частого цитирования.

Я старался показать, что психоанализ, как и было задумано, развился в квазирелигиозное движение, основанное на психологической теории и дополненное психотерапией. Это само по себе совершенно законно. Критические замечания, высказанные на этих страницах, направлены против тех ошибок и ограничений, которые возникли в процессе развития психоанализа. В первую очередь он пострадал от того самого дефекта, излечить который ставит своей целью: от подавления. Ни Фрейд, ни его последователи не признавались ни другим, ни себе в том, что стремились к большему, чем научные и терапевтические достижения. Они подавляли свою амбицию завоевать мир благодаря мессианскому идеалу спасения и в результате оказались в ловушке двусмысленностей и нечестности, которые неизбежно следуют за таким подавлением. Вторым недостатком движения был его авторитарный и фанатичный характер, который помешал плодотворному развитию теории человека и привел к возникновению бюрократической структуры, унаследовавшей мантию Фрейда без его креативности и без радикализма его изначальной концепции.