Екатерина Мурашова - Любить или воспитывать?

– Все это плохо?

– Нет, это не плохо. Это никак.

– Но ты можешь это изменить.

– Не могу. Если бы мог – изменил. Я попытался, но даже это у меня не вышло. Родители сказали, что я сделал все как всегда, обыкновенно, именно так, как описано в инете по первой ссылке «суицид у подростков». Я проверял – это правда. Но я еще попробую, потому что не хочу так…

Мне захотелось отдать родителей Сергея под суд по статье «доведение до самоубийства». Но это было не в моей компетенции. Я понимала: что бы я сейчас ни сказала матери, до нее просто не дойдет. Но я должна была попытаться.

Пыталась несколько раз. В конце концов она просто перестала приходить.

Психотерапия не могла помочь Сергею. Сколько бы он ни углублялся в себя, он находил там именно то, что ожидал найти. Спасение было снаружи, в жизни, которая, конечно, значительно многообразней, чем ему казалось. Я помнила про его детские слезы над героями моей старой книжки (и вправду слегка соплевыжимательной) и про приведенных с улицы дворняг. Сначала я даже хотела связаться с Андреем Домбровским из Павловского интерната, но потом подумала, что это неловко – мы не представлены, и у него по горло своих забот, кроме моих неудавшихся суицидентов. По счастью, моя хорошая знакомая преподает рукоделие в приюте для девочек – молодых матерей. Я попросила ее о содействии.

– Ты не боишься? – спросила она. – У нас контингент – сама понимаешь. Хуже не будет?

– Некуда хуже, – ответила я. – У тебя там бывшие суицидентки есть?

– Сколько угодно, – ответила она. – На выбор.

– Представляете, мне, оказывается, нравятся маленькие дети! – улыбаясь, сказал Сергей. Улыбка кардинально меняла черты его лица и делала «никакого» юношу попросту красивым. – Они такие забавные, капризные или ласковые, чудесные… Я с ними играю, и еще мы завели живой уголок – голубь, собака и три морские свинки.

– Ты думаешь о будущем? Оно больше не видится в серых красках?

– Конечно, нет. Но я подумал, что воспитатель детского сада – это все-таки для мужчины странно, и решил, что буду поступать на педиатрический. Выучусь и буду лечить маленьких детей.

– Ага, это называется неонатолог. Дети, голуби… А с матерями-то детей у тебя как? – улыбнулась я.

– С матерями тоже все нормально, – сказал Сергей и слегка покраснел.

– Вы что, с ума сошли?! – мать почти орала. – Направили моего сына к малолетним проституткам!

– Эти девочки вовсе не обязательно проститутки, многие из них просто попали в трудную жизненную ситуацию.

– Не надо ля-ля! У них прижитые в пятнадцать лет дети! Половина из них больна всякими ужасными заболеваниями! Это у вас такое лечение?! Послать ребенка в сифилитический притон! С ума сойти! Впрочем, я должна была бы догадаться по вашим книжкам…

– Ваш сын хочет стать врачом.

– Да какой из него врач! Он же наивный идиот! Он там влюбился в какую-то Сонечку Мармеладову и теперь…

– Теперь он живет! Вместо того чтобы умирать! – не сдержавшись, рявкнула я. – Живет яркой, наполненной страстями жизнью, соответствующей его гуманитарным наклонностям. Он больше не серенькая никчемушка, и, как бы все дальше ни сложилось, вы его обратно уже не запихнете!

Женщина осеклась на полуслове, несколько секунд молча сверлила меня взглядом, а потом вышла из кабинета, плотно прикрыв за собой дверь.

Я мысленно пожелала Сергею удачи и – держаться, несмотря ни на что.

Мы немного поговорили о Канте, Риккерте и Берталанфи. О том, что жизнь человека есть акт творчества. И о магическом символизме иенских романтиков, переходящем в наше время в «магический вербализм». Все это было очень мило и интеллигентно, но поскольку склад ума у меня системный, а ни в коем случае не философский, переливать из пустого в порожнее мне быстро надоело.

– Послушайте, – воскликнула я, обращаясь к своему собеседнику – мужчине средних лет с импозантной сединой на висках. – Как-то это все-таки неправильно: обсуждать философские и прочие взгляды вашего шестнадцатилетнего сына за его спиной. Почему вы не привели ко мне самого юношу?

Мужчина сплел длинные пальцы и отвратительно хрустнул ими. Глаза его подозрительно влажно блеснули.

– Да потому, – воскликнул он в ответ, – что Алексей уже три месяца отказывается выходить из дома!

– Ап! – сказала я и надолго замолчала.

Папа, с явным удовольствием пережевывающий философскую жвачку. Сын, не выходящий из дома. Шизофрения?

– Бред, голоса, галлюцинации, вычурные системы, идеи, страхи? – напрямую спросила я.

– Нет-нет, ничего подобного! – поспешно ответил мужчина.

Не сказать, чтоб я успокоилась. Бывает шиза и без продуктивной симптоматики. Лечится, кстати, еще хуже.

– Во всем виновата его мать, – твердо сказал мой посетитель, которого звали Виталий. – Я предупреждал, но она все это поощряла из-за своих дурацких амбиций.

– Простите, а мать вашего сына вам-то кем приходится? – осведомилась я.

Виталий смутился.

– Женой. То есть бывшей женой. Мы давно в разводе.

– Так. Расскажите, пожалуйста, все по порядку.

Если он не приведет сына, я вряд ли смогу им чем-то помочь. Но мне следует хотя бы попытаться понять, а ему – проговорить вслух и, может быть, увидеть какие-то нестыковки в своей позиции. Когда один родитель обвиняет другого в происходящем с их общим ребенком – это всегда неконструктивно.

В раннем детстве Алексей вроде бы был вундеркиндом. Или это им просто казалось – я так и не поняла. Во всяком случае, с ним много занимались, у него были необычные интересы и взрослые суждения обо всем на свете. Со сверстниками он почти не общался, предпочитая общество взрослых людей. Мать с отцом развелись, когда Алексею было пять лет. Инициатором развода была женщина – она обвиняла мужа в том, что он пустой человек, витает в облаках, целыми днями ни черта не делает (он преподавал культурную антропологию и еще что-то в этом роде) и не может даже починить кран на кухне. После развода отец хотел общаться с сыном, но, по-видимому, как-то вяло. Мать официально во встречах не отказывала, но все время ставила какие-то препятствия: ребенок простужен, ребенок у бабушки, ему уже спать пора… Отец довольно быстро отступился. Нет так нет. Поздравлял с днем рождения и с Новым годом. Алименты жене переводил сначала на книжку, а потом на карточку.

Когда Алеша учился уже в средней школе, отец с сыном стали нечасто, но регулярно встречаться (приблизительно раз шесть – десять в год, уточнил мужчина). Обычно гуляли в парке, сидели в кафе. Говорили на равных, обо всем на свете. Алексей много читал, был заядлым театралом, посещал лекции в Эрмитаже, рано стал интересоваться философией. Отец уже тогда замечал: есть проблемы, мальчик как-то совсем не вписан в обыкновенную человеческую жизнь.