Робин Уотерфилд - ГИПНОЗ. Скрытые глубины: История открытия и применения

Когда когнитивные бихевиористы делают акцент на воображении, их аргументы, заметим, становятся обоюдоострым мечом, заточенным так же хорошо против них самих, как и за них. Они утверждают, что вовлечение воображения в выполнение задачи создает или помогает создать у объекта данные феномены. Сторонники существования гипнотического состояния оборачивают это в свою пользу. Они согласны, что воображение — важный фактор, но такой, который позволяет человеку достичь трансового состояния, в каком и создаются эти феномены.

Я не собираюсь входить во все экспериментальные подтверждения, которые поддерживают теории отсутствия состояния или склонны к опровержению ее, так как для непредвзятого читателя очевидно, что эксперименты могут доказывать и опровергать что угодно, в зависимости от того, какого рода вещи вы хотите подтвердить. Читая отчеты этих зачастую очень изобретательных экспериментов, которые психологи ставят для проверки того или иного феномена гипнотизма, ясно видишь, что результаты порой двусмысленны и что собственная философская предвзятость экспериментаторов неизменно указывает, как их надо интерпретировать. Например, психолог Сеймур Фишер показал в классическом эксперименте, что объекты лишь тогда отвечают на постгипнотическое внушение, когда думают, что эксперимент все еще продолжается. Если же они думают, что эксперимент закончился, то они перестают быть начеку и отвечать на пусковое слово «психология» (которое было постгипнотическим внушением). Этот эксперимент был питательной средой для приверженцев теории отсутствия состояния гипноза, поскольку он бросал тень на истинность гипнотических феноменов. Однако в действительности отнюдь не исключено, что при том способе, каким был поставлен эксперимент, Фишер неявно просил своих объектов отвечать на внушение только до тех пор, пока идет эксперимент, и в этом случае нет ничего удивительного в полученных результатах. Это тонкий момент. Однако он показывает, что экспериментальные данные не так тверды и прочны, как порой кажутся.

В мотивационных экспериментах объекты, перед которыми ставилась задача, находились под сильным давлением и должны были отвечать так, чтобы удовлетворить экспериментаторов, независимо от того, что они чувствуют в действительности, тогда как объекты гипнотических экспериментов редко находятся под таким давлением. Когда же настаивали на честном отчете, результаты бывали далеко не такими очевидными и мало поддерживающими мотивационную теорию, тогда как при соответствующем требовании честности к опыту с гипнотическим объектом почти никогда не встречалось разницы в отчете. Мотивационные инструкции могут изменить отчет о выполнении задачи, но не сами переживания. Возвращаясь на миг к жизненному вопросу о преодолении боли и тем подопытным, которые сообщали в экспериментах Барбера, что не чувствуют ее, — «здравый смысл подсказывает, что объекты в действительности переживали боль, но не осмеливались предположить, что это так. Отрицательный ответ… должно быть, объясняется обещанием Барбера, что они не будут чувствовать боль, если постараются, а если будут, то провалят эксперимент, выставив своего профессора в глупом виде! Многие из нас также станут говорить устраивающую всех ложь, находясь под достаточным моральным давлением».

Для легкого транса, как мне кажется, социально-психологическая модель — будто так называемый гипноз есть «стратегия социального поведения» — может оказаться и правильной, тогда как в случае глубокого транса правы, пожалуй, приверженцы теории состояния. Это объясняет, почему когнитивные бихевиористы получают свои результаты, а другие исследователи — результаты, которые склоняются в противоположную сторону. Например, Барбер и его коллеги часто обнаруживали в своих экспериментах, что незагипнотизированные проявляли те же самые феномены, как и предполагаемые загипнотизированные объекты; другие же находили, что у загипнотизированных могут возникать, к примеру, гораздо более значительные перепады температуры кожи, чем у незагипнотизированных. Наверное, как это установлено в викторианскую эпоху, чем глубже глубина транса, тем ярче получаемые феномены. Эриксон однажды определил глубокий транс как «уровень гипноза, который позволяет функционировать объекту адекватно и непосредственно на бессознательном уровне восприятия без помех со стороны сознательного мышления». Социально-психологическая модель позволяет работать лишь с разными уровнями мышления и отрицает какое бы то ни было функционирование загипнотизированного на бессознательном уровне.

Другая выдающаяся скептическая и бихевиористская позиция принадлежит Теодору Сарбин (Theodore Sarbin) и Вильяму Куэ (William Сое). Они утверждают, что гипноз — это всего лишь разыгрывание роли (или уступчивость, как определяет английский психолог Грэхем Уэгстаф (Graham Wagstaff). Объект хочет понравиться оператору и играет ожидаемую от него роль; он может также подвергнуться некоторого рода давлению и уступить. Ну, в этом есть элемент правды. Любой человек, который бывал загипнотизирован, знает, что существует момент (по крайней мере, в легком трансе), когда он сам решает следовать внушениям гипнотизера и, можно сказать, соглашается играть роль; этот эффект признавали уже в девятнадцатом веке. Однако нет причин отрицать, что существует такое особое состояние, как гипнотический транс. Можно даже сказать, что определение гипнотического состояния как раз включает такую ментальную двусмысленность — параллельное сознание: «Должен я на это идти или нет?» В любом случае, я хотел бы вернуться назад, к хирургическим операциям Эсдейла. Говоря как мужчина, я не вижу никакой возможности играть роль, когда кто-то другой трогает мои тестикулы скальпелем. Мне бы хотелось оказаться в достаточно глубоком трансе чтобы подвергнуться анальгезии в соответствующей области.

У Николаса Спаноса превратное понимание анальгезии. Он утверждает, что феномены, приписываемые гипнозу, по его мнению, есть «социальное поведение». Объект мотивирован реагировать, соблюдая ожидаемую от него роль, так что он развивает «когнитивную стратегию» проделывать такие вещи, как преодоление боли. Согласно этой точке зрения, то, что объект играет роль, не значит, что он притворяется: просто он использует «когнитивные стратегии», такие как воображение, отвлечение, вербализацию, которые помогают ему себя убедить, будто боль — это не так страшно, и такие стратегии в самом деле поднимают болевой порог. Так называемая гипнотизируемость, по мнению Спаноса, — это искусство, которому можно научиться, чтобы более успешно эксплуатировать свои когнитивные стратегии. Грэхем Уэгстаф согласен с этим взглядом, но добавляет: если когнитивные стратегии не работают, то объект прибегает к уловкам, — то есть притворяется. А Уэгстаф не мог не знать это, поскольку в 1970 году, будучи студентом, был «загипнотизирован» на сцене магом Крескиным и проделывал некоторые обычные для сценического гипнотизма трюки.