Гуго Глязер - О мышлении в медицине

Быть может, новое учение, естественно не свободное от ошибок, было чересчур сложным для многих врачей. Им были нужны для практики простые представления, и этим объясняется большой успех и слава, которых достиг шотландец Уильям Куллен (1712–1790). Он, конечно, был под впечатлением и влиянием исследований Галлера, но у него все же были и свои собственные мысли. Так, он отстаивал взгляд, что «нервный принцип» определяет все функции организма как здорового, так и больного человека. Также он придавал значение понятиям тонуса, судорожного сокращения и атонии; они определяли его поведение при лечении.

Значительно шире распространилось учение Джона Броуна (1735–1788), его ученика, а впоследствии непримиримого противника. Броун провел ряд лет в нужде и даже в долговой тюрьме, пока достиг признания. Последнее он завоевал сочинением «Элементы медицины». Это была его теория жизни, учение о здоровом и больном человеке и теория всех явлений жизни, под названием броунианизма, пережившая своего автора. Для Броуна раздражимость, достояние одних только живых, служит отправной точкой. К внешним раздражениям он относил также и кровь, и выделения желез. Он не любил философских мудрствований и поэтому оставил открытым вопрос о том, что такое раздражимость — вещество или сила. Он считал местом пребывания раздражимости нервную систему.

Каждому живому существу — не только человеку, но и животным и растениям — с самого их возникновения присуща некоторая степень раздражимости. Последняя может уменьшаться и увеличиваться, и от ее степени зависят явления жизни, наблюдаемые как у здорового, так и у больного человека; естественно, существует и средняя степень. Болезни могут возникать и от чересчур сильного, и от чересчур слабого раздражения, а в соответствии с этим следует различать стенические и астенические болезни; между ними лежит «среднее состояние». Астения может быть вызвана чересчур сильным или чересчур слабым раздражением, или отсутствием раздражения. Это были очень простые положения общей патологии, и им соответствовала и терапия.

Что касается исцеляющей силы природы, играющей такую большую роль в мышлении большинства врачей, то Броун придавал ей лишь небольшое значение: на нее, по его мнению, не следует рассчитывать; природа делает то, к чему она бывает вынуждена воздействиями извне, и только это приводит к изменениям. Что касается болезней и их причин, то сильнейшим стеническим раздражением является тепло, сильнейшим астеническим — холод. Астеническим является также и воспаление, к которому относятся некротическая дифтерия, некоторые формы подагры и сливная оспа. Насчет судорожных сокращений у Броуна тоже была теория, отличающаяся от взглядов того времени; это не проявления гипертонуса, вызванные чрезмерным притоком нервного духа; нет, они возникают вследствие астении, и поэтому опий, столь высоко ценимый Броуном, действует не успокаивающим, но укрепляющим образом.

Приведем несколько примеров из его учения о болезни. Он причислял к стеническим болезням некоторые формы лихорадки, заболевания, связанные с высыпаниями, и острый суставной ревматизм; ревматические боли являются астеническими. К нелихорадочным стеническим страданиям он относил манию, бессонницу и ожирение, в то время как к астенической группе следует причислять душевные расстройства, связанные с беспокойством, исхудание, чесотку, кровотечения, болезни кишок и другие страдания.

Распространение броунианизма даже в Англии было невелико, что, пожалуй, можно объяснить личными качествами Броуна. Зато в Северной Америке нашлось много сторонников этого учения; из стран Европы Броуна признали прежде всего в Италии. В Германии горячим сторонником этого учения был Мельхиор Адем Вейкард; он особенно ценил эту систему за ее простоту. В Австрии броунизм вначале нашел весьма благоприятную почву; Йозеф Франк, сын выдающегося социал–гигиениста, ознакомился с этим учением в Англии и привез его в Вену, где оно благодаря влиянию Иоганна Петера Франка получило признание и даже, по–видимому, ввиду дешевизны лечения проникло в военную медицину, ко–нечно, только на некоторое время. Ибо в предисловии к появившемуся в 1797 г. сочинению Йозефа Франка отец его пишет, что Броун придает раздражимости чересчур большое значение, пренебрегает учением о соках, отрицает успокаивающее действие опия и т. д. Но, несмотря на это, он сохраняет за броунизмом его значение и признает деление болезней на стенические и астенические правильным и пригодным.

Но также и противники Броуна не оставались безмолвны. Они не отрицали гениальности Броуна, даже хвалили его учение и способ лечения, но все–таки указывали на то, что это не система, а, самое большее, часть системы, содержащая произвольные допущения; неверно, что возбудимость есть единственный принцип жизни; возбудимость, пожалуй, есть свойство жизни, но не ее основа. На это указал также и Александр Гумбольдт в своем появившемся в 1797 г. двухтомном труде «Опыты над раздраженными мышечными и нервными волокнами». Учение Броуна — бросали ему упрек противники — гласит далее,, что при умножении раздражений наступает уменьшение возбудимости, а при уменьшении раздражения — ее повышение; в таком случае сумма возбудимости всегда оставалась бы одной и той же, и тогда, по учению Броуна, болезней вообще не существовало бы.

Гумбольдт высказал также и следующее возражение: Броун настаивает на том, что стенические болезни возникают вследствие отрицательных, а астенические — вследствие положительных раздражений; так как астенические основаны на недостатке, но не на отсутствии возбудимости, то было бы уместно заменять недостаточную возбудимость более сильными средствами.

Другие упрекали учение Броуна в том, что оно не признает исцеляющей силы природы. Но Броун сам должен был согласиться с тем, что раздражимость есть сила природы и что она приносит излечение, восстановление нормального состояния. Это резко противоречит первому основному положению системы, что жизнь — это вынужденное состояние, лишенное самопроизвольности.

Система Броуна, сводившая все явления органической жизни к одной основе — раздражимости, несомненно, имела научное значение и поэтому заслуживала признания даже со стороны глубоких мыслителей, хотя они не могли не заметить ее односторонности. Но это учение было исходной точкой для дальнейшего развития медицинской науки. Уже скептическое отношение, которое можно было усмотреть в положениях Броуна, должно было побуждать к сомнениям в правильности традиции. Ведь вера в авторитеты все еще требовала слепого повиновения в мышлении врачей. Достаточно упомянуть о твердой в те времена вере в механику живого организма. Затем, возможно, и самое важное: Броун, обозначая жизнь как вынужденное состояние, подчеркивал значение окружающего мира; это, как вполне понятно, должно было оказать исключительно большое влияние на все дальнейшее развитие естествознания и особенно медицины. Теперь медицинское мышление, наконец, снова было направлено по пути, на котором можно было найти истину.