Диана Видра - Помощь разведенным родителям и их детям: От трагедии к надежде

Девятилетний Бруно, хоть и довольно трудно пережил развод родителей, состоявшийся два года назад, тем не менее он мог с надеждой смотреть в будущее. Контакты с отцом не были прерваны, мать старалась во всем понимать ребенка и шла навстречу его «капризам», всеми силами сглаживая его страхи. Психическое развитие мальчика до развода протекало достаточно благополучно и можно было ожидать, что и в дальнейшем тоже все будет хорошо. Но вышло по-другому. Отец Бруно съехался со своей новой подругой и та привязалась к ребенку. Этот шаг отца и ответная симпатия ребенка к «сопернице» всполошили мать и заставили ее вновь психически пережить всю боль развода. Она панически боялась, что «комплектная» семья отца полностью завладеет сыном и отнимет его у нее. С этого момента мать уже не в состоянии была прятать свои обиду и гнев на бывшего супруга и предоставлять сыну беззаботно с ним встречаться и оберегать его восхищение отцом. Все чаще между бывшими супругами разгорались преисполненные ненависти ссоры, Бруно реагировал на них обострением переживаний, приступами ярости и отказом учиться. Мать интерпретировала это как знак того, что ребенку вредит новая семейная ситуация отца, всеми силами старалась сократить контакты и — не всегда сознательно — настраивала ребенка против отца. Отец в ответ стремился обеспечить себе солидарность сына. Бруно, как мог, боролся за свои отношения с отцом, что вызывало в нем большое чувство вины перед матерью. Мать же никак не могла простить ему его «неверности». Так шансы ребенка на дальнейшее благополучное развитие были сведены на нет.

Губительны по своим последствиям нескончаемые споры за пересмотр вопроса об опеке. Еще хуже, когда ребенку предлагается «самому решать, с кем он хочет быть — с мамой или с папой». Таким образом он принимает на себя ответственность, а вместе с нею и вину за свое «предпочтение». Уже достаточно тяжело, если он просто говорит в угоду матери: «Мама, я хочу жить с тобой», но совершенно невообразимо его страдание, если он вынужден заявить это перед судом. «Втягивая ребенка в спор за опеку, родители вкладывают ему в руку нож, которым тот в отчаянии убивает в своем сердце одного из родителей. В этот момент он совершает нечто, за что, может быть, будет мстить себе и другим на протяжении всей жизни».

В результате переживаний развода у детей формируются типичные черты характера, например, проблематичным остается обращение с проявлениями агрессивности (в психоаналитическом смысле слова). Если ребенок боится своей собственной ярости, то и став взрослым, он будет бояться показать гнев или раздражение по поводу пережитых неудач или несправедливости, он так и не научится активно защищать свои интересы. Другие дети могут направить агрессивность против собственной персоны, что укрепит в них чувство вины и расплатой станут депрессивные настроения. У некоторых изначальный конфликт может оказаться вытесненным, а на его месте образуется своего рода «перманентная агрессивная готовность к упреку». У таких людей безобидные разочарования принимают форму огромной катастрофы, и они на все реагируют непомерной вспыльчивостью и отчаяньем. Эти и другие невротические проявления могут сменять друг друга, комбинироваться и в результате они укрепляются как черты характера. Некоторые дети учатся делить мир на злых и добрых и, соответственно, по отношению к одним проявляют только дружеские чувства, а к другим — только враждебные. Став взрослыми, они сохраняют этот стиль жизни. Или возьмем, например, человека, подверженного чувству вины и направляющего свою агрессивность внутрь себя, т. е. так называемый подчиненный характер. Такие люди стараются всем угодить и в обществе их характеризуют как милых и достойных уважения и любви. Сами они этим тоже очень довольны. Но вот маленькая ступенька наверх, и они уже панически боятся вдруг что-то сделать не так. Еще одна ступенька — и ты уже чувствуешь себя «использованным», а окружающие становятся «неблагодарными». Теперь для защиты от страха уже не хватает упреков лишь по отношению к себе самому и вот уже сыплются «побочные удары» — жалобы не жестокосердие, неблагодарность, людскую несправедливость и т. п. В результате все это стоит любви окружающих, приводит к конфликтам в семье и трудностям в воспитании детей, а в особо тяжелых случаях — к тяжелым депрессиям и стремлению к самоуничтожению.

«К специфическим долгосрочным нарушениям, без сомнения, относится чувство собственной неполноценности. Оно появляется, когда ребенок считает себя брошенным, недостаточно любимым, потому что он был недостаточно важен, чтобы родители могли принести ему в жертву свои собственные разногласия. Вместе с ушедшим родителем он потерял важную часть своей личности, объект идентификации, на который он мог равняться, или того «любовного партнера», который отражал бы для ребенка его привлекательность и ценность. Он чувствует себя никчемным и неполноценным, если родители кажутся несчастными, а чувство вины заставляет бояться совершения новых ошибок. И поскольку все эти представления большей частью остаются бессознательными и никак не связываются с источником, их породившим, то эти дети, становясь взрослыми, на протяжении всей жизни вынашивают чувство вины, считают себя недостойными любви и их мучает страх снова потерпеть неудачу».

Фигдор говорит о том, что ему пришлось столкнуться с тем феноменом, что самочувствие детей разводов напоминает самочувствие дискриминируемых меньшинств или групп общественных окраин. «О стыде детей, у которых нет настоящих семей, мы уже говорили. К тому чувству, что «со мной что-то не в порядке», добавляется часто и другое, которое можно выразить так: «Я живу здесь, среди вас, но, собственно говоря, я, или по крайней мере большая часть меня, принадлежит совсем другой жизни». Этой «другой жизнью» и является отсутствующий отец или отсутствующая мать... Отсюда появляется тенденция исключения самого себя и тенденция к отступлению». Иногда это действительно становится мотивом подключения к группам социальных обочин, но и там старые проблемы вскоре всплывают вновь.

Марио было шестнадцать лет, когда доктор Фигдор начал с ним психотерапевтическую работу. Поводом оказалось «непреодолимое отвращение к учебе» и дисциплинарные проблемы. Ему грозило исключение из школы. Попытки матери повлиять на него заканчивались криком, Марио хлопал дверью и бежал в бильярд-кафе. Задания снова оставались невыполненными. Мать говорила: «Он такого высокого мнения о себе, что думает, все должны плясать под его дудку. Он всех взрослых считает дураками и его не допросишься что-нибудь сделать». И правда, внешне он не выглядел неуверенным. Парень был высок и красив и у него были манеры, удивительные для его возраста. Однако стоило ему почувствовать доверие к доктору, как из-под самоуверенной маски показалось лицо растерянного и ранимого подростка. Хоть он и был «любимцем общества», но на самом деле чувствовал себя ужасно одиноким. Марио казалось, что никто не любит его по-настоящему и ему необходимо вновь и вновь что-то предпринимать, чтобы завоевывать симпатии окружающих. И хотя, как мы уже сказали, он обладал привлекательной наружностью и хорошими манерами, был одарен спортивными талантами и очень нравился девушкам, ему и в голову не приходило, что его дружба может быть очень важна и другим. Как только он садился за уроки, его начинал мучить вопрос, а что сейчас делают другие там, без него? Ему казалось, что самое интересное всегда происходит в его отсутствие, а о нем никто и не вспомнит. Тогда он бросал учебники и бежал в кафе-бильярдную, место обычных встреч с друзьями. Но там никого не было, в это время все сидели за уроками. На следующий день повторялась та же история. Точно так же болезненно и даже яростно реагировал он на всякую критику со стороны взрослых, считая ее проявлением враждебности по отношению к себе.