Джон Спонг - Иисус для неверующих. Основатель христианства без мифов, легенд и церковных доктрин

Догадка становится еще правдоподобнее, когда мы видим, как именно Матфей и Лука, которые сильно зависят от Марка и в значительной мере его копируют, поступили с его рассказом, когда до обоих авторов дошло допущенное им несоответствие. Матфей, писавший лет десять спустя после Марка, совершенно убирает ссылку на зелень или листья деревьев, у него в руках толпы только «ветви с деревьев» (Мф 21:8). Впрочем, трудно представить, чтобы люди «расстилали по дороге» голые палки или размахивали ими – листья в данном случае куда как уместнее. Наше предположение подтверждается, когда мы замечаем эту как будто незначительную правку. Оно укрепляется, когда мы обращаемся к Луке, писавшему еще позже. Он, судя по всему, тоже видит здесь проблему: он опускает и «зеленые ветви» у Марка, и «голые ветви» у Матфея, говоря лишь о людях, расстилавших свои одежды на пути шествия (Лк 19:36). Однако даже история с одеждой предполагает более теплое время года, чем конец марта – в холодный сезон верхнюю одежду обычно не снимают.

Когда уже в конце I века нашей эры было написано Евангелие от Иоанна, его автор едва ли мог не знать о более ранних Евангелиях, хотя его цель настолько отличалась от целей предшественников, что он почти на них не опирался. Тем не менее, он предложил свое решение проблемы с листьями: он сказал, что толпа взяла в руки «пальмовые ветви» – то есть листья от вечнозеленого дерева (Ин 12:13). Почти никто не отдает себе отчета в том, что пальмовые ветви, которые мы сейчас носим в праздничной процессии, отмечая вход Господень в Иерусалим, вошли в традицию только с написанием последнего из канонических Евангелий. Эти правки, касающиеся «увитых листьями ветвей», которыми размахивала толпа, сами по себе нельзя рассматривать как решающий аргумент. Скорее они напоминают клинышек, пошатнувший прежнее единодушие. Оставляю этот вопрос на ваше усмотрение и продолжаю.

Следующий намек на то, что в отождествлении времени Распятия с Пасхой допущена натяжка, встречается опять-таки у Марка. Марк говорит, что в то же Вербное воскресенье, после входа в Иерусалим Иисус проследовал в Храм, увидел там менял и удалился на ночь в Вифанию, где у него и учеников, судя по всему, было нечто вроде штаб-квартиры. Наутро Иисус с учениками снова проделали короткий путь до Иерусалима, где, по словам Марка, произошел эпизод, известный как очищение Храма. По пути Иисус проголодался и, заметив на расстоянии смоковницу, подошел к ней в поисках смокв. Но, как замечает Марк, еще «не было время смокв» (Мк 11:13). Тем не менее Иисус, не найдя на дереве плодов, наложил на него проклятие, – как мы уже видели раньше, когда говорили о природных чудесах, история по меньшей мере весьма странная и (если понимать ее в прямом смысле) совсем не соответствует характеру Иисуса. Некоторые вещи просто вне сферы возможного, даже когда речь о сверхъестественном чуде. Затем Иисус и группа учеников продолжили путь в Иерусалим, вошли в Храм, выгнали оттуда менял и продавцов животных и восстановили святость Храма (Мк 11:15–19). Покончив со всеми делами на день, они той же дорогой вернулись в Вифанию. Когда они приблизились к смоковнице, Петр обратил внимание на то, что дерево засохло до самых корней, воскликнув: «Равви, посмотри, смоковница, которую Ты проклял [этим утром], засохла». Проклятие, очевидно, сработало! Иисус ответил ему словами о действенности молитвы, которые кажутся вообще не связанными с контекстом (Мк 11:21–25).

Опять же, интересно отметить, как поступают с этим рассказом Марка в своих Евангелиях Матфей и Лука. Матфей объединяет обе части истории Марка в один эпизод, не прерывая его сценой очищения Храма (Мф 21:18–22). Похоже, Матфей понимает проблему и хочет отделаться от нее как можно скорее. Лука, с другой стороны, просто опускает этот эпизод. Однако он возникает у него в другом месте в виде притчи о бесплодной смоковнице, которой грозит гибель под топором господина (Лк 13:6–9).

Еще раз зададим себе вопрос: нет ли в рассказе о смоковнице намека на то, что изначальный контекст и самой истории с деревом, и торжественного входа в Иерусалим относился к другому времени года, когда на деревьях есть листья, а смоковницы приносят плоды? Если да, то это укрепит наши подозрения в том, что Пасха не была ни буквальным, ни исходным временем Распятия.

Вероятность этого возрастает, если мы обратимся к еврейскому осеннему восьмидневному празднику урожая, известному как Суккот, или праздник Кущей (Шалашей). Этот праздник, привлекавший в Иерусалим неимоверное обилие паломников, видимо, был очень популярен у евреев в I веке, хотя в Новом Завете он упоминается лишь однажды, у Иоанна (7:10). У этого осеннего праздника имеются, однако, несколько отличительных особенностей, имеющих особое значение для моей попытки показать, что Иисуса распяли не на Пасху. Во время праздника Суккот верующие шествовали через весь Иерусалим в Храм, держа в правой руке лулав – пучок из покрытых листвой и связанных вместе ветвей ивы, мирта и пальмы и, размахивая ими на ходу, обычно пели Псалом 117/118, где есть слова: «О, Господи, спаси же [нас]! О, Господи, споспешествуй же!». «Спаси нас» на иврите – hosianna, или «осанна». Это выражение, как правило, сопровождалось фразой «Благословен грядущий во имя Господне!» (Пс 117/118:25, 26). Тут каждому становится ясно, что традиции праздника Суккот сдвинули с осени на сезон Пасхи и подогнали к истории Вербного воскресенья ради главной цели евангельских истолкований. Так нарушенная взаимосвязь между историей Страстей и Пасхой начинает обретать под ногами твердую почву.

Последняя подсказка, предполагающая, что связь между Пасхой и Распятием – скорее литургическая, нежели историческая, уже встречалась нам ранее в главе 9, где было признано, что изначальная история Распятия у Марка изложена в литургическом формате из восьми трехчасовых сегментов. Это не рассказ очевидца, а зримое воплощение мессианских образов, взятых из Пс 21/22 и Ис 53. Христианская литургическая практика просто расширила первоначальный пасхальный ритуал до двадцатичетырехчасовой литургии, служившей воспоминанием о Страстях Господних. Как иудейская Пасха, так и рассказ о Распятии были созданы с тем, чтобы придать моменту зарождения каждой из двух вер бесконечное измерение. Остатки двадцатичетырехчасовой непрерывной службы присутствуют в христианской практике и сегодня среди наиболее ориентированных на литургию традиций. Отметим следующие элементы.

Великий четверг, воссоздающий последнюю трапезу Иисуса с учениками, построен по образцу иудейской Пасхи с символикой в виде хлеба (отождествленного с изувеченным телом Иисуса на кресте) и вина (крови Иисуса, пролитой во время Распятия). Когда эта часть литургии закончена, алтарь приоткрывается и прихожане приглашают бодрствовать вместе с Иисусом в последние часы его жизни, а затем нести вместе с ним крест. Иногда церкви остаются открытыми на всю ночь для медитаций прихожан. Утром следующего дня, в Великую, или Страстную, пятницу, совершается так называемая «Литургия преждеосвященных даров», на которой причащают заранее подготовленными Святыми Дарами, а нового их преложения не совершается (считается, что торжества слишком праздничны для столь торжественно-печального дня). В полдень начинается трехчасовое бдение у креста – служба, призванная в прямом смысле слова поставить прихожанина наших дней у подножия креста и показать ему последние мгновения земной жизни Иисуса. Эту часть богослужения завершают слова о том, что Иисус «испустил последний вздох» – или, по дивному выражению елизаветинской эпохи, приведенному в Библии короля Иакова, «испустил дух» (Мк 15:37). Затем прихожане в благоговейном молчании покидают церковь и ждут захода солнца, который отмечает и конец бдения, и конец Великого Поста. Остаток субботы проводится в предвкушении пасхального бодрствования, а сразу после захода солнца зажигают пасхальные огни – в преддверии дня воскресения. Но следует помнить: эта литургия была создана не как воспоминание о реальных событиях, но как возможность для учеников в каждом новом поколении размышлять о смерти Иисуса, который, подобно пасхальному агнцу, разорвал оковы смерти.