Джорджо Агамбен - Высочайшая бедность. Монашеские правила и форма жизни

Особенно интересными с философской точки зрения представляются возражения Франциска из Асколи на утверждение Иоанна XXII, согласно которому фактическое пользование потребляемыми благами не существует в природе, а значит, никто не может им располагать. Чтобы обосновать возможность пользования также и для этого случая, Франциск разрабатывает самую настоящую онтологию пользования, в которой бытие и становление, существование и время как будто бы совпадают.

Использование потребляемых благ (он также обозначает его примечательным термином usus corporeus 256 256 Телесное, физическое пользование ( лат .). ) относится к роду «проследующих» [successive] вещей, которые не могут иметься одновременным и постоянным образом ( simul et permanenter ). Аналогично тому, как потребляемые блага существуют в становлении ( in fieri ), их пользование так же находится в становлении и в проследовании (Francesco di Ascoli, p. 118).

В том, чье бытие совпадает со становлением ( cuius esse est eius fieri ), – рассуждает он с поразительной философской тонкостью, – бытие означает становление; но бытие проследующей вещи является ее становлением, и наоборот, ее становление есть ее бытие ( suum fieri est suum esse ): поэтому бытие актуального пользования означает его становление, и, наоборот, его становление означает его бытие. Следовательно, неверно, что актуальное фактическое пользование ( usus actualis facti ) никогда не существует в природе, ведь в противном случае на том же основании следовало бы сказать, что в природе никогда не случается ( fieret – становится) фактическое пользование, поскольку, раз его бытие является его становлением, тогда то, что является его становлением, раз оно никогда не есть в природе, также никогда не случается в природе ( si numquam est in rerum natura, numquam fit in rerum natura ), что абсурдно и ошибочно» ( ibid. , p. 348).

Пользование предстает здесь как некое сущее, состоящее из времени, чья мыслимость и существование совпадают с мыслимостью и существованием времени:

Если пользование, поскольку оно не есть, также никогда не может иметься, то на том же основании и время – которое есть не в большей степени, чем фактическое пользование, – не может иметься. Но тогда было бы ложным то, что мы читаем в Екклесиасте (3:1): «У всего имеется время» 257 257 Франциск цитирует по Вульгате, где omnia tempus habent ; ср. Синодальный перевод: «Всему свое время». – Прим. пер. ( ibid. ).

В отличие от Бонаграции, Оккам определяет гетерогенность и первичность пользования по отношению к праву в форме сущностного отличия простого акта пользования ( actus utendi ) от права пользования ( ius utendi ). Различив в начале своего Opus nonaginta dierum 258 258 Труд (написанный) за девяносто дней ( лат .). четыре значения термина usus (пользование как нечто, противопоставленное fruitio 259 259 Использование вещи для извлечения выгоды ( лат .). ; пользование в смысле привычки; пользование как акт использования внешней вещи – actus utendi re aliqua exteriore; и пользование в юридическом смысле, то есть право использовать чужие вещи, за исключением их субстанции), он решительно отождествляет францисканский usus facti с простым актом пользования чего-то: «Они (францисканцы) определяют фактическое пользование как акты использования, такие как обитание, поедание, питие, езда верхом, ношение одежды и тому подобное ( actus utendi re aliqua exteriori, sicut inhabitare, comedere, bibere, equitare, vestem induere et huiusmodi )» (Ockham, p. 300). В том же смысле Ричард Конингтон проводит различие между правом и applicatio actus utendi ad rem 260 260 Применение акта пользования к вещи ( лат .). , которое само по себя является «только естественной вещью» и как таковое не является ни справедливым, ни несправедливым: «ведь лошадь применяет actus utendi к вещи, и, однако, ее акт не является ни справедливым, ни несправедливым» (Riccardo di Conington, p. 361).

Различие между usus facti и usus iuris совпадает у Оккама с различием между чистым фактическим осуществлением некоей жизненной практики и правом пользования, каковое, напротив, всегда является «определенным позитивным правом, установленным человеческим порядком, посредством которого некто имеет полномочия и правоспособность пользоваться вещью другого, за исключением ее субстанции» ( quoddam ius positivum determinatum, institutum ex ordinatione humana, quo quis habet licitam potestatem et auctoritatem uti rebu alienis, salva rerum substantia – Ockham, p. 301). В этом отношении налицо радикальная гетерогенность права и акта: «В каком бы значении ни брать выражение usus iuris , оно всегда означает право и никогда акт пользования. Так, если кто-то сдает дом для проживания, то имеет на него usus iuris , даже если в настоящее время в нем не проживает; iuris здесь добавляется, чтобы отличить его от usus facti , который есть акт, совершаемый по отношению к внешней вещи» ( ibid. , p. 302).

ℵ Исходя именно из этого строгого отделения собственности от пользования такие исследователи, как Мишель Вилле 261 261 Villey M. La formation de la pensée juridique moderne. Paris, PUF, 1968. и Паоло Гросси 262 262 Grossi P. ”Usus facti“. La nozione di proprietà nella inaugurazione dell’età nuova // ”Quaderni fiorentini per la storia del pensiero giuridico moderno“, 1, 1972. , попытались обнаружить у самих францисканцев начала современной теории субъективного права и чистой теории собственности, понимаемой как actus voluntatis. Однако не следует забывать о том, что определение права собственности как potestas у Оккама и определение собственности как uti re ut sua и воли к владению как в трактатах, опубликованных Делормом, так и у Ричарда Конингтона и Бонаграции были сформулированы только для того, чтобы обосновать отдельность и автономность пользования и легитимировать бедность и отказ от любого права. Теория субъективного права и dominium разрабатывалась францисканцами, чтобы опровергнуть или, скорее, ограничить власть позитивного права, а не для того – как, судя по всему, считают Вилле и Гросси – чтобы обосновать его абсолютность и суверенность; тем не менее, именно по этой причине так же несомненно и то, что им нужно было определить его подлинные свойства и автономность.

3.6. Возможно, нигде двусмысленность францисканского жеста в отношении права не проявляется с такой очевидностью, как в вопросе Оливи Quid ponat ius vel dominium 263 263 Чем устанавливается право или владение ( лат .). . Поскольку для Оливи речь идет о том, чтобы ответить на вопрос, прибавляет ли собственность или королевская и клерикальная юрисдикция что-то реальное ( aliquid realiter addant ) лицу, которое их осуществляет, – или вещам и лицам, по отношению к которым они осуществляются, – и, кроме того, прибавляет ли значение в акте что-то реальное к субстанции знаков и означаемых вещей, то можно сказать, что эта quaestio содержит не что иное, как онтологию права и знаков (включая те особые действенные знаки, какими являются таинства).