Том Райт - День, когда началась Революция. Казнь Иисуса и ее последствия

Эту же тему во всей полноте раскрывают Гимны Раба у Исаии, где все становится конкретнее, а «страдалец» обретает лицо:

И этот «Раб» далее будет «делить добычу с сильными» (стих 12) – это, несомненно, победа , а также прощение грехов; а если мы прочитаем предшествующий текст (Ис 52:7–12), то ясно увидим, что стоящий вслед за ним гимн есть ключ к первому. Как бы там ни было, во всем Писании Израиля, насколько я знаю, только Исаия 53 говорит о страдании как о средстве , а не просто контексте для ожидаемого избавления, для прощения грехов. Это нас еще более удивит, если мы вспомним, о чем говорилось выше: что такая идея – один человек своими страданиями искупает многих – была широко распространена в античном не еврейском мире, так что ее можно найти у Гомера, у Еврипида и многих других античных нееврейских авторов, а также в дошедших до нас речах героев битв. Хотел ли великий поэт, написавший 53-ю главу Исаии, сослаться на эту языческую традицию? Маловероятно.

Когда мы читаем Исаию 40–55 как единое целое, мы видим, что мотив искупительного страдания в главе 53 есть нечто новое. Ранее в этих главах говорилось, с одной стороны, об избавлении от страдания, а с другой, о странном призвании страдающего «Раба». И только в последнем гимне (52:13–53:12) две эти вещи соединяются. И когда это происходит – как это бывает в великих поэмах и других произведениях искусства, – мы понимаем, что это новое органически связано с другими элементами всего текста, так что это не какой-то изолированный смысл, странная новая идея, но нечто такое, что занимает свое определенное место среди других важнейших тем окружающих глав.

Это наблюдение особенно важно по той причине, что именно текст Исаии 53 больше всех прочих библейских отрывков удивительным образом используется в Новом Завете как ключ к смыслу смерти Иисуса. И это не какое-то «доказательство из Писания», оторванное от контекста Исаии 40–55 как целого (либо 40–66 как целого) или ото всей более масштабной истории Израиля, о которой мы говорили. Тут одновременно можно увидеть, с одной стороны, сжатый образ судьбы Израиля с его обетованием об избавлении и, с другой стороны, уникальное утверждение о новой надежде, где судьба Израиля и обетование точно соответствуют друг другу. «Раб» – представитель Израиля с его бедственным положением («Ты – раб Мой, Израиль, в тебе Я прославлюсь!»; Ис 49:3), но затем он становится не просто олицетворением народа в целом, но отдельной фигурой, тем, кто противостоит народу и даже его праведному остатку (поскольку в 50:10 «боящиеся YHWH Раба Его слушают»). Подобно многим другим загадочным стихотворным произведениям, этот текст таит в себе многие секреты, которые заставляют последующие поколения читателей ломать голову над их смыслом. И, разумеется, многие первые христиане считали, что они нашли ключ к этому отрывку – он говорит об Иисусе.

Как я думаю, проблемы возникают тогда, когда мы берем важнейшее утверждение Исаии 53 – что это страдание было инструментом , а не только поводом для прощения грехов и всего, что с этим связано, – и вынимаем его из контекста, как литературного, так и исторического, в котором он находится, и ставим его на службу иному повествованию. В этом случае, как я считаю, – и это одно из главных положений данной книги, – читатели постоянно рискуют заменить древнееврейский контекст для идеи искупительного страдания, где важнейшую роль играет завет с Израилем, на совершенно иной контекст языческого характера. И хотя при добросовестном чтении древний нееврейский мир мог бы найти здесь несколько истинных знаков, указывающих на такие вещи, которые оказались бы в конечном итоге истиной, нам не стоит менять полноту библейской истины на несовершенный указательный знак.

Эта проблема проявляется в двух контекстах в послебиблейской еврейской литературе, где звучит тема Исаии 53 – о страдании как инструменте, а не просто поводе для прощения грехов и восстановления. В 160-х годах до н. э. евреи испытывали ужасные страдания: этот небольшой народ угнетали сирийцы, хотевшие ввести тут языческие обычаи. Некоторые евреи боролись против этого, и, если они погибали в битвах, их почитали как мучеников. Пересказ их историй, возможно, несет в себе отголоски Исаии 53 либо языческих историй о смерти за других. Вот последний из семи братьев, обличая Антиоха Эпифана, говорит не только о Божьем наказании, но и об искупительном смысле страданий мучеников:

Мы страдаем за свои грехи. Если для вразумления и наказания нашего живой Господь и прогневался на нас на малое время, то Он опять умилостивится над рабами Своими… Я же, как и братья мои, предаю и тело, и жизнь за отеческие законы, призывая Бога, чтобы Он скоро умилосердился над народом, и чтобы ты с муками и карами исповедал, что Он один есть Бог, и чтобы на мне и на братьях моих окончился гнев Всемогущего, праведно постигший весь род наш (2 Мак 7:32–33, 37–38).

Тут есть аллюзии не только на Исаию 53. Те «муки и кары», которыми юный мученик угрожает языческому тирану, напоминают нам об истории Моисея и фараона, где Бог насылал «казни» на египтян перед тем, как он решительно освободит Израиль из рабства. И это важная часть дела. Когда Израиль порабощен и страдает, ему нужен новый Исход. Маккавейские мученики вспоминают о первом Исходе, чтобы предположить, что настало время для второго. Но новый Исход кое в чем должен отличаться от старого. Он должен избавить еврейский народ от грехов (стих 32), ставших причиной его страданий. Если новая Пасха наступит, она должна стать временем окончательного избавления от грехов, вслед за которым кончится изгнание. И мученик утверждает тут, что его собственные страдания имеют к этому отношение. Быть может, предполагает он, они повлекут за собой избавление.