Том Райт - День, когда началась Революция. Казнь Иисуса и ее последствия

Вот почему, во-вторых, результатом всего этого стало не то, что грешники могут «отправиться на небо», но что они свободны выполнять подлинное призвание человека, стать царственным священством в том или ином из многих его проявлений. А когда люди, искупленные Мессией и ставшие храмом Духа, исполняют свое призвание, злые силы не получают того кислорода, которым дышат. Именно об этом далее идет речь в главе 8, начиная с конца стиха 4, где говорится, что мы живем «не по плоти, но по духу». Это указывает на воскресение (8:9–11), на жизнь, в которой человек отвечает за свое тело и свои поступки (8:12–16), на готовность страдать и тем самым участвовать в «славе» Мессии (8:17–25), то есть в его странном господстве над миром, которое включает в себя страдание, но тем не менее действенно. Это ведет к новому творению, которое наступит, когда нынешнее творение, стонущее в родовых муках, освободится от рабства порчи и тления «к свободе детей Божиих, обретших славу» (8:23). Это грядущая «слава», та «царственная» роль, ради которой люди были созданы и ради которой, как об этом говорится в 5:17, они получили искупление. Они «оправданы», чтобы «нести правду» и справедливость. Таков результат революции Страстной пятницы. Крест должен был освободить людей не от творения, но ради творения. Если рассказывать историю таким образом, всевозможные проблемы либо разрешатся, либо, по меньшей мере, предстанут пред нами в новом свете.

Затем речь идет о «священнической» задаче заступничества. Люди, искупленные Мессией, в которых обитает Дух, могут мучиться, не зная, о чем молиться, и тогда открывают, что «Сам Дух ходатайствует за нас стенаниями неизреченными» (8:26). Но Бог, «Испытующий сердца», понимает мысли Духа, потому что Дух просит за народ Божий так, как угодно Богу (8:27). И это подводит нас к словам великой уверенности: ничто не может отделить нас от любви Божьей, открывшейся в смерти Мессии.

Я снова и снова повторяю: эта картина обретает смысл только в том случае, если мы вместе со всеми первыми христианами думаем, что живой Бог Израилев реально присутствовал в Иисусе и в лице Иисуса. Это ставит для позднейших мыслителей очевидную проблему: каким образом Бог может, так сказать, разделиться надвое? Первые христиане, похоже, смотрели на это иначе. И их также не слишком заботили слова, когда они говорили то, что должны были сказать. Они опирались на разные уже существовавшие тогда иудейские модели, рассказывая о едином Боге, который стоит вне созданного им мира и над этим миром, но который, тем не менее, присутствовал и действовал внутри этого мира. Именно так, в конце концов, о Боге говорит Священное Писание Израиля.

Израиль, думая о Боге в таком ключе, думал о Храме и о Торе. Сегодня споры об Иисусе и его идентичности заставили нас вернуться к богословию Храма древнего иудаизма, что позволило открыть много новых возможностей, которые были невидимы, пока дискуссия велась в нееврейских категориях. В конце концов, Храм был тем местом, где небо встречалось с землей. Почему не сказать, что одна уникальная личность была тем же, чем был Храм, что Иисус чувствовал себя «дома» и на земле, и на небесах? Тора открывала желания трансцендентного Бога его народу завета. Почему не сказать, что некто мог воплотить в себе Божью волю? Некоторые иудеи древности уже соединили две эти вещи в идее «мудрости», замысла Бога для человечества, идеи, воплощением которой в первую очередь был сын Давида по имени Соломон. Когда Павел говорит о том, что Бог «послал» Сына (8:3, а также Гал 4:4), он, среди прочего, соединяет две линии еврейской мысли: во-первых, идею о том, что Бог «посылает» свою Премудрость в мир, а особым образом в Храм; во-вторых, идею «Отца» и «Сына», корни которой мы находим во Второй книге Царств 7, Псалме 2 и других местах, где речь идет о Мессии из рода Давида.

По ходу развития аргументации Римлянам 8 Павел явно использует все эти концепции. В 8:17–25 Иисус делится своим мессианством и «славой» со своими последователями. Когда Павел говорит о том, что в народе Иисуса обитает Дух, который ведет людей к обещанному им наследию (8:12–16), он использует такие слова, которые напоминают читателю о столпе облачном и огненном при первом Исходе (8:12–16). Тут можно увидеть зарождение глубинной тринитарной мысли, надежно укорененной в традициях Израиля. Представления о Боге Израилевом создают контекст для всего сказанного Павлом о смерти Иисуса, и этот контекст избавляет нас от языческих искажений.

Это открывает перед нами возможность – и тут нам придется на минуту вернуться к Евангелиям – понять одно из самых трудных мест, касающихся смерти Иисуса, во всем Новом Завете: крик отчаяния на кресте. Чем сильнее мы храним верность доктрине Троицы (и Марк, и Матфей, рассказавшие об этом, твердо верили в то, что Иисус есть воплощение Бога Израилева), тем труднее понять, что это значит. Но тот образ Бога, который Павел создает в Римлянам 8, позволяет нам взглянуть на вещи с другой точки зрения.

В Римлянам 8:26–27 Павел говорит удивительные слова о молитве: временами «о чем нам молиться, как надлежит, мы не знаем, но Сам Дух ходатайствует за нас стенаниями неизреченными». И тут, как мы уже недавно отмечали, Павел заявляет: Бог, «Испытующий сердца», знает, о чем думает Дух. Дух, как мы только что видели, играет в этом отрывке ту же роль, которую в повествовании об Исходе играет славное Присутствие Божье. Другими словами, нет сомнений, что для Павла Дух (если пользоваться позднейшим языком) божественен в полном смысле слова. Тут идет диалог между Духом, который стонет и вздыхает так, что эту молитву невозможно облечь в слова, и Испытующим сердца; между этими двумя существует глубокая гармония, но дух стонет, как женщина в родах. Значит ли это, что Троица разделилась? Разумеется, нет. И если Павел может так говорить об Отце и Духе, через диалог которых Церковь становится подобной образу Сына (8:29), что могло бы помешать Матфею или Марку сказать нечто подобное об Отце и Сыне?

Подозреваю, что нас сбивает с толку одна предпосылка: нам кажется, что если Сын и, быть может, Дух действуют в мире, выполняя разные задачи, Отец как бы сидит в офисе, откуда он спокойно правит миром. В каком-то смысле это верно. Но если новозаветная христология вообще хоть что-то значит, она говорит нам о том, что самые глубокие истины о Боге мы узнаем, глядя на Иисуса. Глава 2 Послания к Филиппийцам говорит о том, что жизнь самоотдачи и смирения, которую выбрал Сын, стала именно такой не вопреки тому, что он был «в образе Божием», но именно потому , что он был в образе Божием. В Колоссянам 1:15 Мессия есть «образ невидимого Бога»; у Иоанна 1:18 он являет Бога, которого иначе невозможно увидеть. В 10-й главе Марка Иисус говорит, что власть, которая побеждает иные власти, есть власть отдающей себя любви. Все это, похоже, есть в реальных событиях жизни и смерти Иисуса.