Григорий Дьяченко - Искра Божия. Сборник рассказов и стихотворений для чтения в христианской семье и школе для девочек

Скоро я встретилась с одной старушкой из деревни Демьяновки. Разговорились. Тут я и узнала, что мои родные давно померли.

– Что я буду делать теперь? – сказала я со слезами.

– Зачем горевать да жаловаться, – ответила мне моя собеседница. – А вот что я тебе посоветую: иди ты к нашему отцу Ивану служить.

Я у него и крестилась, и венчалась, до сей поры живу, да и, верно, умру у него же. Он да жена его – что за люди: старосветские, простые. Их только двое и есть, и оба старенькие-престаренькие. Была у них дочка, отдали ее замуж; да недолго она похозяйничала, умерла. Девочка у ней осталась; старики внучку к себе взяли. Славное такое дитятко. Отец Иван уже очень дряхл и девять лет как уж ослеп, а службы Божией совсем не оставляет. Дознался было владыка, что слепой старец службы отправляет, да и запретил. Тогда люди наши пошли всем как есть миром просить за отца Ивана, чтобы его оставили. «Люди добрые! – сказал им владыка. – Если он вам так люб, так я не запрещаю ему стоять перед престолом Божиим до самого конца его века; нужно мне только своими глазами удостовериться, что слепой старец точно благоподобно службу Божию отправляет». Приехал владыка и хвалу Богу Господу воздал, что он так твердо и без ошибки правит, слепой, службу Божию, и крестом его благословил… Иди к нему, голубка! Работы не много тебе будет. Я, в чем смогу, пособлять тебе буду.

– Спасибо вам, бабушка моя ласковая! Дай вам Господи всякого добра!

– Ну, теперь пополдничаем да и в путь. Сегодня, Бог даст, заночуем дома.

Демьяновка лежит в долине, словно в зеленом гнездышке. Село великое и богатое; две церкви в нем: одна каменная, высокая, другая деревянная и древняя, даже в землю вросла и покривилась. Отец Иван жил недалеко за каменной церковью. Вошла я к нему да и стою сама не своя. Слышу – старушка про меня рассказывает.

– Войди и отдохни, дитятко, – промолвил кто-то так ласково и тихо.

Подняла я глаза: против меня на липовой лавке сидит старый-старый дед. Глаза у него незрячие, и такая в тех глазах тишина и доброта, что я не видывала. Борода у него белая, кудрявая, ниже пояса; сидит он в тени, только вечерний солнечный луч словно золотом его осыпает.

Как услышала я такие ласковые слова, так меня словно что за сердце хватило: слезы брызнули у меня из глаз. А он протянул руку да и благословил меня.

Смотрю я – хозяйка вошла, старенькая, маленькая, чуть от земли видно, а еще бодренькая, словоохотливая такая.

– Оставайся у нас с Богом, голубушка. Ты еще молоденькая, ты нашу хату развеселишь и внучку порадуешь. Беги-ка ты сюда, Маруся, иди, не стыдись. Такая уж она стыдливая у нас, словно просватанная.

Взяла она за ручку хорошенькую смуглую девочку, что все из-за дверей глазенками сверкала, и ввела ее в хату.

– Поклонись, – говорит, – Маруся, молодице, приветствуй ее.

Она поклонилась и приветствовала меня; а я думаю себе: «Что теперь племяннички мои милые? Вспоминают ли они меня?»

Осталась я у отца Ивана. Живу я у него месяц, живу другой; житье мне у него хорошее. Все меня любят, словно дитя родное. Бывало, я управлюсь, приберу хату; мы пообедаем да и усядемся в саду под черешней. Батюшка тихо сидит да себе думает, или молитву шепчет, или псалмы поет… да и хорошо-таки так, Боже мой! Старушка и хозяйка говорят промеж себя то о том, то о другом; а я подсяду к ним да послушиваю; а внучка, словно белый клубочек, по садику катается; то к нам подбежит, то опять в зеленой густоте пропадет. Так тихо да спокойно пройдет день, что, кажется, весь век так бы и свековала; а у меня всё тоска на сердце да печаль неусыпная. Они и разговаривают со мной, и утешают меня. «Не кручинься, – говорят, – это грех великий. Дитя плачет потому, что оно ничего не смыслит; а кто вырос, тот сам своему горю помочь должен. Подумай только-то: ты, может быть, на свете добро еще узнаешь; а потратишь свое здоровье – какое уж тогда житье? Полно, сердечная, послушайся нас, старых людей. Вот посмотри лучше, какой Господь вечер дал».

Я гляжу – а солнышко заходит, речка течет, как чистое золото, между зелеными березами; кудрявые вербы в воде свои ветки купают; кое-где около белой хатки краснеет вишенье; высокий куст малины кровлю подпирает да всю белую стену закрывает; и сама хата в саду цветущем, как в венке, стоит. И зелено, и красно, и бело, и сине, и ало около той хатки…

– Сей свет, что маков цвет; как на том свете-то будет? – говорит старуха, покачивая головой.

А батюшка поднимет к небу незрячие глаза да и скажет: «Слава Господу Богу!»

Вот однажды, в субботу, я белю хату; вдруг бежит моя Марусенька:

– К вам гости приехали!

– Какие гости? – спрашиваю я, а саму словно огнем охватило.

– Да там какой-то человек, такой чернявый, высокий, и молодица красивая, и деточки с ними вас спрашивают.

Я и не опомнюсь, стою. Как вдруг брат в хату с женой и детьми.

Боже мой! Я так и обомлела: одно, что радость великая, – увидела их; а другое, что горе свое да напасть вспомнила.

Начали все меня просить: «Поезжай да поезжай с нами!»

«Не послушаешься нас с женой, – говорит мне брат (и невестка меня просит, только такая сама невеселая), – так хоть деток наших послушайся; они по тебе каждый день плачут».

А дети как вцепились ко мне в шею, так и не выпускают меня, целуют меня да просят: «Поезжайте с нами, тетушка наша милая, поезжайте!»

– Нет, не поеду!

Они и заплакали, мои голубчики; так слезочки у них из глаз и закапали. Припали они ко мне, и оторвать их нельзя. Отговаривалась я, отговаривалась, да наконец должна была уступить.

Пошла я, простилась с хозяевами, поблагодарила их за милость да за ласку. Им и жалко, что я отхожу от них, да они за меня радуются, что дал мне Бог возвратиться домой к брату. Проводили меня с хлебом-солью, благословили, а Марусечка – та даже и поплакала, что я ее покидаю.

Вошла я опять в хату, где я выросла и век свой девичий вековала. Гляжу: каждый уголочек мне весело усмехается, и сама я будто помолодела, с детьми по двору бегаю; то на улицу выгляну, то в садик брошусь… Ведь я дома, дома…

Человек, озлобленный против нас, есть человек больной; надо приложить пластырь к сердцу его – любовь; надо приласкать его, поговорить с ним с лаской, с любовью, и если в нем не закоренелая против нас злоба, а только временная вспышка – посмотрите, как сердце его или злоба его растает от нашей ласки и любви, как добро победит зло. Христианину нужно быть всегда благим, мудрым на то, чтобы благим побеждать злое.