Фридрих Шлейермахер - Речи о религии к образованным людям, ее презирающим. Монологи [сборник]

Пусть не предается размышлению и созерцанию тот, кто все же не может постигнуть в нем внутренней сущности духа! Пусть не стремится вырваться из времени тот, кто в себе самом не ведает ничего, выходящего за его пределы! На какой берег он мог бы выйти из этого потока, и чего бы он мог достигнуть, кроме бесплодного страдания и горького чувства уничтожения? Он взвешивает сравнительную силу наслаждений и забот в прошлом, и хочет слить в единый уменьшенный образ, под фокусом воспоминания, свет, который еще мерцает ему из прошедшей дали. Другой созерцает плоды своей деятельности и охотно вызывает в воспоминании свою жестокую борьбу с миром и судьбой; и радуясь даже малому, что́ ему удалось осуществить, он видит разбросанными по нейтральной почве безразличной действительности памятники, которые он создал себе из мертвого материала, хотя все осталось далеко позади его замыслов. Третий проверяет, чему он научился, и гордо шагает по расширенным и заполненным житницам своих знаний, радуясь накопленному им богатству. О, ребяческая игра суетного воображения! Один забыл о скорби, которую заставляла его переживать фантазия и сохранить которую постыдилась память; другой забыл о содействии, которое оказывали ему мир и судьба, хотя теперь он склонен лишь враждебно относиться к обоим; и третий не учитывает старого, которое было вытеснено новым, мыслей, утраченных в размышлении, и представлений, загубленных учением; и никогда расчет не бывает правильным. Но если бы даже он был правильным, как глубоко язвит меня мысль, что люди могут называть это самосозерцанием и видеть в этом самопознание! К каким убогим плодам приводит это хваленое занятие! Фантазия хватается за верную картину прошедшего, не скупясь, изукрашивает ее новыми, лучшими чертами, рисует ее на пустом пространстве ближайшего будущего и часто все же со вздохом оглядывается назад на ее первообраз. Так последним плодом этого занятия является лишь тщетная надежда, что наступит лучшее время, или обычная жалоба, что уходит все, что́ было так прекрасно, и что свеча жизни, тая со дня на день, все больше говорит о скором конце дивного пламени. Так время, жестоко карая пустыми желаниями и тщетными жалобами, клеймит своих рабов, хотевших ускользнуть от него, и уравнивает худших с лучшими, уловляя и подчиняя себе всех одинаково легко. Кто вместо деятельности духа, которая тайно совершается в его глубинах, знает и видит лишь ее внешние проявления, – кто, не умея созерцать самого себя, составляет себе образ внешней жизни и ее изменений лишь из отдельных разбросанных впечатлений, – тот остается рабом времени и необходимости; все его мысли и мечты носят печать времени и суть его достояние, и даже когда он мнит созерцать самого себя, ему никогда не дано вступить в священную область свободы. Ибо в образе, в котором он хочет воспроизвести самого себя, он становится, подобно всему остальному, внешним предметом для себя; и все черты этого образа определены только внешними отношениями. Как ему представляется его бытие, что́ он при этом мыслит и чувствует, – все это зависит от содержания времени, от тех явлений времени, которые коснулись его. Кто животной душою ищет одних лишь наслаждений, тому его жизнь кажется бедной или богатой, смотря по тому, протекло ли в определенный промежуток времени больше или меньше приятных мгновений; и он созерцает этот образ с удовольствием или нет, смотря по тому, получилось ли в итоге хорошее или худое. Кто хочет создать себе красивую и славную жизнь, зависит от суждений других о себе, – от почвы, на которой он стоял, и от материала, который судьба предоставила его труду; и так же обстоит и с тем, кто стремится приносить пользу. Все они склоняются перед скипетром необходимости, над всеми тяготеет проклятие всеразрушающего времени.

To, что они чувствуют, глядя на жизнь, напоминает мне настроение, которое мы испытываем, когда искусная гармония многообразных звуков пронеслась мимо ушей и уже умолкла, и воображение терзается убогим отзвуком и скорбит о том, чего оно не в силах воспроизвести. И, конечно, жизнь тоже есть беглая гармония, возникшая из соприкосновения преходящего с вечным; но человек подобен музыкальному голосу, из которого проистекает эта гармония, и есть непреходящий предмет созерцания. Предо мною стоит его свободное внутреннее действование, в котором и заключается его истинное существо; и когда я его созерцаю, я чувствую себя на священной почве свободы, далеким от всех недостойных границ. Поэтому мой взор должен быть направлен на меня самого, чтобы не дать отдельному мгновению протечь как части времени, но чтобы удержать его как элемент вечности, и созерцать его как свободную внутреннюю жизнь.

Лишь для того есть свобода и бесконечность, кто умеет различать, что́ в нем есть его собственное я и что́ – посторонняя примесь, что́ в мире чуждо ему и что́ тождественно с ним, – для того, кто ясно разрешил загадку различения того и другого и их взаимодействия; в древних потемках этой загадки мучаются тысячи людей, покорно следуя за обманчивыми призраками, ибо их собственный свет погас. Внешний мир – мир, лишенный духа – есть для толпы величайшее и первое, дух же – только временный гость в мире, неуверенный в своем месте и в своих силах. Для меня же дух, внутренний мир, смело противостоит внешнему миру, царству материи и вещей. Не указывает ли сочетание духа с плотью на его великое сочетание со всем, что подобно плоти? Не воспринимаю ли я своими чувствами силу внешнего мира? не ношу ли я вечно в себе самом вечные формы вещей? и не познаю ли я их, только как ясное зеркало моего внутреннего существа? Люди толпы с благоговением и страхом чувствуют над собою гнет бесконечно больших и тяжелых масс земной материи, среди которых они кажутся себе самим мелкими и ничтожными; для меня же все это есть лишь великое общее тело человечества, которое принадлежит ему, как собственное тело принадлежит отдельному человеку, и которое возможно лишь через него и дано человечеству, чтобы последнее властвовало над ним и возвещало себя через него. Свободная деятельность человечества направлена на него, чтобы ощущать все биения его пульса, формировать его, превращать все в свои органы, оживлять все его части и отличать их присутствием царственного духа. Так земля есть для меня арена моей свободной действенности; и в каждом чувстве, как бы ни было оно, по-видимому, навязано мне внешним миром, даже в чувствах, и которых я ощущаю общение с великим целым, содержится все же свободная внутренняя деятельность. Ничто не есть только действие мира на меня, – нет, всегда также от меня исходит действие на него; и не иначе чувствую я свою зависимость от него, чем зависимость от своего собственного тела. Но что́ я поистине противопоставляю себе как единичному существу, что́ прежде всего есть для меня мир, отмеченный вездесущностью и всемогуществом, – это есть вечное общение духов, их влияние друг на друга, их взаимодействующее развитие, – возвышенная гармония свободы. И ей надлежит преобразовывать и развивать поверхность моего существа и воздействовать на меня. Здесь, и только здесь, лежит сфера необходимости. Мое действование свободно, но не мое воздействие на мир духов, ибо оно подчинено вечным законам. Свобода сталкивается со свободой, и то, что́ здесь случается, носит отпечаток ограничения и общения. Да, всюду первое начало – ты, святая свобода! ты живешь во мне и во всех; необходимость поставлена вне нас, она есть определенный отзвук прекрасного столкновения свободы, возвещающий бытие последней. Себя самого я могу созерцать лишь как свободу; то, что необходимо, есть не мое действование, а лишь его отражение – элементы мира, творению которых я содействую в радостном общении со всеми. Ей принадлежат строения, которые я возвел на общей почве вместе с другими как мою долю к творении, выражающем наши внутренние мысли; ей принадлежит содержание то нарастающих, то упадающих чувств; ей принадлежат образы, которые приходят и уходят, и все вообще, что попеременно вносит в сознание и уносит из него время, в знак любовной встречи духа с духом, в знак многообразно повторяющегося дружеского поцелуя между ними. Эта пляска ор, ее мелодия и гармония, следует ритму времени; но свобода устанавливает гармонию и указует тональность, и все нежные переходы суть ее создания; они проистекают из внутреннего действования и из собственного чувства самого человека.