Коллектив авторов - То, что имеешь, держи. Православие и католицизм в трудах русских святых и церковных мыслителей

Обращаясь далее к более детальному раскрытию этой мысли, автор оттеняет своеобразие мышления русских: их мышление исполнено веры, их вера исполнена мысли. И в этом они прямо стоят на плечах Отцов Церкви. Догмат Троицы для них не предмет спекулятивного мышления, а предмет опыта и жизни. Какая разница по сравнению не только с протестантизмом, но и с католицизмом, чье богословие, в сущности, перестало быть опытом Церкви, а стало предметом университетской науки. А что является природой университетской науки — если не принципиальный релятивизм? Надо искать спасения, и где же его найдешь, если не в Церкви? Тут автор переходит к сжатой, но очень сильной и убедительной, исчерпывающей все оттенки вопроса, критике Церкви Евангелической — не найдет ли там решения, выводящего из тупика. Где же надо его искать? Читатель подготовлен к ответу, столь же радикальному, как весь ход рассуждений, но тут-то и обнаруживается отравленность сознания. Во мгновенье ока происходит подмена созревшего, казалось бы, духовно-правильного решения его ядовитым суррогатом. «К истинному учению, в силе и духе, и к живой силе слова, не вернемся мы в Евангелической Церкви, как ни в одной из других Церквей, а только в общей Церкви, в которой каждая отдельная Церковь воскреснет в Святом Духе».

Откуда эта ядовитая подмена? Это — дело «экуменизма».

Мечта«экуменизма» подменила реальностьЦеркви, открывшуюся было протестантскому сознанию. Эта мечта, обманно оправдать новую направленность сознания, тут же утопила благие — истинно благие! — порывы в тумане утопического переливчатого, сочетавшего в себе все оттенки всего возможного, «панхристианства». В итоге этой подмены создались условия, в которых европейский протестантизм оказался перед лицом Православия, теперь обстоятельно и «объективно» сочувственно научно изучаемого — нечто созвучное «обновленчеству», в России приобретшему такую оправданно плохую славу. То богословское направление, господствовавшее в нашем отечестве, которое обратило западную школу на соответствующую трактовку Православия, естественно нашло общий язык с западным устремлением к Православию, открыв тем самым легкую возможность Западу усвоить Православие не подлинное, а уже «адаптированное» для западного сознания.

И тут Западная мысль встретилась уже не просто с западническим истолкованием Православия, а и с готовыми «мудрыми» ответами на все то новое, что в своем отступлении видел перед собой христианский мир. В какой мере западная экуменическая установка сознания есть подсказ русской богословской мысли, можно узнать очень просто: познакомиться с вдохновенным очерком экуменического сознания, «профетически» программным, сделанным одним из властителей дум — прот. о. Сергием Булгаковым. Мы имеем в виду его статью к сборнику «Христианское воссоединение. Экуменическая проблема в православном сознании». Характерен уже подзаголовок этой статьи («У колодца Иоаковля»): «О реальном единстве разделенной церкви в вере, молитве и таинствах».

Есть «Церковь» — но тут же налицо «церкви»: как же совместить это, где же единая церковь? Экуменизм и должен, уточняя различия, родить сознание единства. «Экуменизм сам по себе есть опыт такого единства, новое о нем откровение». Там, где, казалось бы, нет исхода, в экуменизме он возникает и это не соглашением, а Духом Святым, «новым вдохновением, его же чаем». Экуменизм не идея, а факт — такого нового откровения: «его нам дано опытно переживать, как благодатное веяние Духа Божия, как явление Пятидесятницы, когда люди начинают взаимно понимать друг друга в разноречии своем».

Особое значение придает автор молитвенному общению. Сейчас нет ни с чьей стороны наступления, падает оборона, нужно думать о том, что нас соединяет, что является для нас общим, несмотря на разделение. Опознание этой общности и есть смысл экуменизма, несущего в себе «новое откровение вселенской Пятидесятницы». Автор верит в христианство «вообще», в панхристианство, в такое христианство, которое может быть вынесено за скобки, как общее для всех исповеданий. Он приветствует и то молитвенное общение, которое пока происходит у нас как бы обычным порядком. Но он ждет в дальнейшем его уставного закрепления. Общность достигается и через слово Божье: «искренние и благоговейные читатели Евангелия через то уже в Церкви, в Церкви единой, Евангельской.» Но главное — духовный опыт. Для всех доступен мистический язык, и в этом смысле «духовная жизнь... больше соединяет христиан, нежели догматическое сознание.» Автор апеллирует к собственным переживаниям: «в течение Лозанской конференции... это чувство некоего общего духовного опыта, единения во Христе, достигало чрезвычайного напряжения». И тут опять поминается «новое явление Пятидесятницы, которого чаем, но частично уже и обретаем.» Здесь видит о. Сергий некое «таинство,» которое позволяет духовно сопричащаться единого Христа задолго до того, когда может совершиться фактическое причащение из одной чаши. Приветствует о. Сергий, что былое «обличительное» богословие приобретает ныне все больше характер богословия «сравнительного».

Самое понятие «еретичества» требует пересмотра! То, что за частнуюересь анафематствуется весьчеловек — неправильно, пусть так и было в продолжение всей истории христианства. Еретиков «вообще» нет. Еретики погрешают лишь в частности. То — болезнь повреждающая, но не убивающая. Оттенок ереси о. Сергий видит и в односторонности православного сознания: «В этом смысле все окажутся, может быть, еретиками, в разной степени и разном отношении». Анафема — лишь дисциплинарная мера. Не упраздняется ею все церковное бытие. «Ибо — надо и это громко сказать — и еретики находятся в церкви, и меру гибельности для их еретичества нам не дано знать».

Предостерегает о. Сергий против преувеличения доктринальных различий в области евхаристического богословствования. Он не удовлетворен ответом еп. Феофана относительно протестантов: «по вере из дано будет им.» Он считает, что даже при отсутствии общения в таинствах, находимся мы невидимо в церковном общении: совершившееся разделение не проходит до дна, оно ограничено и не разделяет Тела Христова, Церкви Его. В отношении католицизма он готов идти дальше: «В своей таинственной жизни Церковь остается единой», «соединения церквей здесь и не требуется».

Вообще о. Сергий считает ошибочным мнение, будто общение таинств предполагает предварительное догматическое соглашение. Это — аксиома мнимая. Надо ждать веяния Духа Божия, и братство тем самым явится. «Ни гордый и властный Рим, живущий в католическом священстве, ни застывший в вековой самообороне Восток, видящий врага и поработителя в каждом католике, не могли и не могут до сих пор сделать этого шага, забыться в порыве любви церковной... Но путь к единению Востока и Запада лежит не через Флорентийскую унию и не через турниры богословов, но через единение перед алтарем. Священство Востока и Запада должно сознать себя единым священством, совершающим единую Евхаристию, приносящим единую жертву, и для воспламененного этим сознанием священства отпадут, как картонные преграды, все препятствия к единению в таинстве. Сие и буди, буди».