Грэм Харви - Секс, еда и незнакомцы

Выставление напоказ религиозных материальных объектов (изображений, флагов, чаш, костюмов, строений) не такая уж редкость. Музеи и галереи заполнены религиозным искусством. Религиозные здания входят в число самых фотографируемых туристами объектов. Академическая история искусства значительное внимание уделяет объектам европейского христианства. В этом и множестве похожих контекстов люди нередко задаются вопросами, насколько слова «искусство» и «объект» корректны и уместно ли экспонировать определенные вещи или категории вещей. Когда почитаемый объект оказывается выставлен на обозрение тем, кто не почитает его, – это результат понимания или непонимания? Эти и другие вопросы стали предметом серьезных трудов по музееведению (например: Paine 2000).

Выставки гаитянского искусства ярко иллюстрируют или оттеняют такого рода вопросы об определении религии и искусства. Я отмечу здесь два из них. Фаулеровский музей культурной истории в Университете Калифорнии открыл выставку «Священное искусство гаитянского вуду» в 1995 году. Во время выставки в стенах галерей происходили драматические личные взаимодействия между последователями и луа ( lwa ), божествами, в том числе, возможно, одержимость. Несмотря на всю противоречивость подобных актов поклонения, они, судя по всему, воспринимались позитивно и даже встраивались в «оформление» выставки (Cosentino 2000). В 2012–2013 годах галерея современного искусства Ноттингема пошла в чем-то более традиционным для галереи путем, выставив картины, скульптуры и флаги Гаити. Подходящих емкостей для совершения приношений не наблюдалось. Никакие подобные ритуалам действа (performances) не анонсировались. Тем не менее в каталоге выставки содержатся обращения к силе вуду и экспонатов (Farquharson&Gordon 2012). Происхождение многих этих работ, восходящее к народным («сельским» или «наивным») ремеслам или «найденным» объектам или ансамблям, кажется, подкрепляют ту точку зрения, что они могут быть более доступными, более привлекательными или с большей вероятностью будут вызывать мощную реакцию, чем «элитарное» искусство Высокого Возрождения.

Сегодня уже кажется общим местом обозначать и относиться к «религиозному искусству» иначе, чем к любому другому. Ценность нерелигиозного искусства определяется его эстетическими качествами, тогда как религиозное искусство обладает некоей добавочной ценностью, например «духовностью» или трансформирующим эффектом. От экспонируемых алтарей вуду можно ожидать особого воздействия на людей, требующего реакции, того, чего обычно не ждут от внешне похожих на них ремесленных изделий. Им может приписываться агентность, предполагающая, что здесь имеет место не только инертная физическая сторона. Если такой алтарь оказывается выставлен на продажу, может возникнуть вопрос, способно ли религиозное «художественное произведение» (не только «искусство вуду») овладевать тем, кто им владеет, или делать владельцев религиозными. Ко всем этим возможностям и вероятностям причастны темы, и возникшие в раннем модерне, и породившие его. Непосредственный опыт, субъективность и приверженность (commitment) присутствуют в них по меньшей мере имплицитно. Я не утверждаю, что люди не могут быть включены в связи и телесно трансформированы, оказавшись в присутствии божества в «художественной» форме. Я лишь обращаю внимание на то, что затруднения, связанные с экспонированием и определением «религиозного искусства», имеют отношение к вопросам, поставленным в этой книге. Искусство самоочевидно кажется деятельностным (performative) и материальным, но наличие в данном случае трансцендентного и внутреннего может усложнить его определение. Текучесть вуду, его неопрятность и случайность делают проблему определения религии, искусства и «религиозного искусства» более острой, чем применительно к другим материальным культурным традициям. Если это справедливо в отношении религии, то также и в отношении тел, материи и мест, а следовательно, этот предмет заслуживает дальнейшего анализа в рамках проекта по определению и изучению религий.

Мне кажется в целом вероятным, что повседневная религия реального мира включает в себя многое из того, для чего вовсе не требуется озабоченность верой и опытом. Выставки вуду демонстрируют, что наше родство с материей призывает рассматривать их посещение в рамках сложившихся систем этикета: вопрос состоит не в том, «должны ли вы верить, чтобы понять эту картину?», а в том, «как правильно себя вести в ее присутствии?». Но есть и другие вопросы, которые следует обсудить.

Вероятно, я допустил преувеличение, сказав, что религиозные люди проживают религию в каждой грани своей жизни. Есть те, для кого религиозные действия достаточно отделены от других (например, от политики, спорта, работы). Тем не менее, даже если люди идентифицируют какие-то действия как отдельные от других, религия, подобно гендеру, возрасту, доходу, образованию, классу, влияет на всю деятельность. Например, люди могут нанимать ритуальных специалистов для совершения религиозных церемоний от лица других. В этом случае большинство может заниматься политикой, спортом и т. п. Тем не менее знание того, что такие специалисты делают свое дело и что эти церемонии происходят, отчасти делает возможной повседневную жизнь. Это подчеркивает наш главный тезис: религия – это повседневная забота людей, живущих среди других в многовидовом, соучастном мире связей.

Религия в этом мире является одним из аспектов взаимоотношений. Она является деятельностной (performative) и материальной (телесной, пространственной, производительной). Несмотря на усилия по модернизации, приведшие к игнорированию родства людей с другими существами (и с материей), мы остались вовлеченными участниками в сложных сетях потребления, истребления и переработки. В этих сетях религия успешно маркирует вопрос о том, как подобает брать и отдавать. Религия обнаруживается в локальных специфических практиках самоограничения и отдачи. Она является признанием того, что люди – не единственно важные существа и потому не могут свободно потреблять без какого-то наказания. Считая общество других важным, люди поддерживают общину (не ограниченную человечеством) путем дисциплинирования жизни. Другим существам дается пространство жизни, и от них ожидают того же. Открытость увеличению связей ограничивается только сопротивлением распределению ресурсов между своими. Правила, касающиеся пищи и секса, являются лейтмотивом религий, поскольку такие формы близости особенно отчетливо идентифицируют «нас» и «их». Правила так часто нарушаются именно потому, что родство всех видов означает, что в реальности нет непреодолимых границ. Религия – это переговоры между личностями, которые живут вместе в этом материальном, соучастном мире связей.