Иоанн Сан-Францисский (Шаховской) - Время веры

Не только духовно, но и вещественно служил преп. Трифон лопарям. Отклонив от себя игуменство в основанной им обители, поручив это специально монастырское дело другому — первому игумену Печенгской обители, преп. Трифон отдает себя всего своим детям во Христе — лопарям. Высокого роста, немного согбенный и мало имеющий волос на голове, кроткий лицом и душой, преп. Трифон в чем-то напоминает старца средней Руси, преп. Серафима. Сам он, хотя и происходил из средне-русских мест, но явился и до сих пор пребывает старцем крайнего русского севера наряду с преподобными Зосимой, Савватием и Германом Соловецкими чудотворцами, Сергием и Германом Валаамскими и Арсением Коневским.

Вскоре после кончины преп. Трифона, обитель его подверглась разрушению от шведских воинов, иноки ее были умерщвлены. Мощи двоих из них, мученически тогда убиенных в церкви, во время богослужения, покоятся рядом со св. мощами преп. Трифона… Обитель была сожжена и разорена.

Восстановил ее соловецкий монах Ионафан, ставший и ее первым архимандритом. В 1890 году он прибыл по послушанию с несколькими соловецкими братиями, и — началось восстановление древней обители. Была построена церковь, в основание которой легла древняя церковка, ныне составляющая главный алтарь.

Архимандрит Ионафан много потрудился для восстановления благовестнического монастыря. Нелегок был труд современных нам просветителей крайнего севера. Но они вновь зажгли лампаду преподобного Трифона, во славу Святой и Живоначальной Троицы.

Вместе с монашествующими поселился на Печенге удивительный человек, во многом, если не во всем, напоминающий С. В. Рачинского: Дмитрий Алексеевич Проташинский. Обеспеченный помещик юга России, Бессарабской губернии, имеющий двойное высшее образование, он, после очень краткого периода семейной жизни, уходит на крайний Север, в подвижническую обстановку, и посвящает себя до конца своих дней педагогической работе в монастырской школе, открытой для местного населения. Идейно служа миссионерским целям обители, Проташинский умирает на своем посту, имея 50 лет от роду. Его духовный друг и сотрудник (так же, как он, оставшийся мирянином при монастыре), Дмитрий Андреевич Онуфриев, живет в обители по сию пору. Кроме занятий в монастырской канцелярии, он — свидетель и очевидец всей полувековой монастырской истории, доводит хронику ее до наших дней.

Все случающееся и сколько-нибудь имеющее отношение к обители старец Дмитрий Андреевич бережно записывает на листы пожелтевешей бумаги дореволюционного русского образца. Не мало накопилось у него различной ценности материала.

* * *

Самая северная в мире православная обитель… Долгая зима и непроглядная «вечная» ночь зимою над Печенгой. Некоторые, даже привычные монахи в это время больны бессонницей и сердцебиениями. В монастыре мне показывали несколько грядок картофеля; не всегда он вызревает на Печенге. Лук вызревает лишь в стеблях, а кроме этого вызревает трава тимофеевка. Более нет ничего на Печенге. В лесах необъятных водится лакомое блюдо монахов, лопарей и медведей: морошка, да немного синики. Полевые недолгие летние цветочки здесь особенно трогательны и прекрасны. Трава же это — хлеб здешнего края. Траву прямо-таки не косят, а жнут под самый корень особыми маленькими полукосами-полусерпами. Травой живут, как лесом. Траву продают, она идет скоту. Оленей больше нет в монастыре, а их было при Ионафане 1.000 голов. «Нет смысла их держать. За год на 1.000 — 200 оленей волки поедают зимою», — говорит настоятель Обители кроткий иеромонах Паисий, показывая мне все свое хозяйство. 4–5 лошадей справляют монастырскую тягу, можно обойтись без оленей, даже зимой. «А разве нельзя устеречь от волков-то?» — спрашиваю я. «Да как устережешь, — отвечает он, разбредутся по лесу, зима, метет метель, вот волки и дерут».

Братия на Печенге небольшая; немногим более 20 монахов. Почти нет молодых. Старые монахи — из северных наших губерний: Олонецкой, Вологодской (Вологодские, как про себя говорят), Архангельской… Родной север их приучил к суровому, чужому северу Печенги, которая должна была им стать последней их земной родиной. Они бодры духом, эти старцы. Те, что помалодушнее (а, может быть, и болезненнее) ушли раньше, переселившись «южнее» на Соловки и на «южный» Валаам. Те, что на Соловки перешли, где они теперь? Оставшиеся на Печенге теплят лампаду православного севера, озаряя великую северную ночь незримым сиянием, более прекрасным, чем северное. А для нас — православных, рассеянных по всему свету, радость и утешение знать, что тундры Ледовитого океана оглашаются и в наше время православными молитвами…

* * *

В пятницу, после вечерней службы, мы с настоятелем углубились в лес, туда, где возвышается Спасительная гора. На ней спасался преп. Трифон не только от страстей своих, но и от злых людей, главным образом колдунов местных, справедливо видевших в преп. Трифоне великую для своей веры опасность. Со Спасительной горы, на вершине которой водружен Крест, видны три страны: Норвегия, Финляндия и Россия. 20-30 верстная полоса пустынных, без единого селения, лесов отделяет монастырь от мурманских тундр.

Полярный лес удивляет своей тишиной. Совсем нет обычного во всех лесах пения или хотя бы чириканья птиц. Но птицы есть. Они только в это время (конец июля) сидят в гнездах, высиживая птенцов… Дни были исключительно великолепны. Словно вознаграждал Господь северный мир за долгую беспросветную зиму. Незаходящее солнце днем и ночью сияло среди ясного, чистого голубого неба. Ясные, тонкие облачка оплывали горизонт. Вообще, меня поразил воздух, удивила его «видимость» — ясность, прозрачность. Это третье, что удивило меня после великой тишины безветренных лесов и вечно сияющего солнца. Ночь ото дня отличалась лишь — довольно сильным — падением температуры. О. Паисий опасался, как бы мороз не прохватил его цветущий картофель. Днем в тени тоже была ощутительна прохлада, хотя солнце грело по-летнему.

В лесу мы набрели на заводь, которую можно было совсем справедливо назвать «тихой». Она была совсем, совершенно, до конца тиха. На берегу оказалась приваленной маленькая лодочка. Мы сели в нее и оттолкнулись… Какая тишина! Только маленькие мошки, да несколько комариков, и то не писком, а только одним видом своего мелькания нарушали эту тишину. Мы плыли, изредка всплескивая веслами. На повороте поднялись две крупные дикие утки, кряквы. Уточка, похожая на нашего средне-русского чирка, совсем близко от нас уплывала вперед. «Хитрая, хитрая, — сказал о. Паисий, — она нас отводит от своих птенцов». Маленькая уточка сделала несколько взмахов над заводью и сейчас же села. «Хитрая», — повторил о. Паисий.