Иоанн Сан-Францисский (Шаховской) - Время веры

На главной площади Ассунсиона воздвигнут, лет двадцать тому назад, памятник. На очень важном постаменте стоит старый, маленький, выцветший, словно съежившийся, образца 1917 года, танк. Это — памятник победы Парагвая над Боливией (победы, явившейся не без участия нескольких русских белых офицеров в штабе и на передовых позициях). Боливия, оказывается, имела тогда целых два таких танка; один и был захвачен парагвайцами; это, по-видимому, решило исход войны. Танк помещен в назидание потомству на площади пред дворцом правительства, с совершенно изумительной надписью. Она гласит:

«Э т о — п а м я т н и к у ж е п р о ш е д ш е г о т я ж к о г о н е д о р а з у м е н и я м е ж д у д в у м я б р а т с к и м и н а р о д а м и. О н с в и д е т е л ь с т в у е т о н е п о к о л е б и м о м ж е л а н и и э т и х н а р о д о в х р а н и т ь м и р и д о с т о и н с т в о д р у г д р у г а»). [5]

Если бы на площадях мировых столиц, и особенно европейских, стояли подобные памятники! Это великолепное христианское великодушие народов к своим врагам (и, главное, соседям) сделало бы, в конце концов, психологически невозможной войну между ними… Мир погибает от недостатка этого священного безумия. Право, есть что-то очень ценное и нужное миру в этом единственном по-видимому в стране, выцветшем, стареньком танке, стоящем на величественном пьедестале, в подтверждение живого и доныне христианского великодушия в человечестве.

Парагвайцы и русские живут в домах старинного провинциального типа, спят в комнатах с высокими потолками, под кисейными мустикерами. Улицы Ассунсиона вымощены огромным булыжником — приятно было пройтись по настоящей мостовой, среди которой встречаются почти миргородские лужи. Жители парагвайской столицы мало торопятся жить и чувствовать не спешат. Классическая «маньяна» («завтра») — радость и бич испанских стран, — веет и над этим уголком бывшей испанской империи. На службу там тоже ходят, насколько я понял, от 8 или 9 до 11-ти утра. После полуденного обеда полагается всем «Сьеста»: отдых… Русские легко вошли в этот уклад, погружающий человека в самые недра южноамериканской патриархальности.

Кладбище русское в Ассунсионе прекрасно. Под сенью каких-то ветвистых деревьев покоятся православные кресты и надгробные плиты над могилами русских людей, пришедших в этот дальний угол мира, сложивших свои кости в Парагвае. На каменных плитах еще не стерлись чины: поручики, полковники, статские советники, генералы, вдовы поручиков, генералов и статских советников. Есть и молодые, изъятые из этого мира «ожиданий и надежд земных». Скромные полевые цветочки растут на кладбище. Молитвенно поминаю этих братьев и сестер во Христе, земные тела которых, после земных радостей, страданий и странствий, положены в этом последнем земном саду.

* * *

Большой гидроплан, с двухэтажными каютами для пассажиров, стоит среди широкой реки Параны. Он слегка покачивается. На раннем холодноватом небе собирается дождь. Сквозь иллюминатор мне видны плоские берега, несложные очертания Ассунсиона. Мотор начинает глухо работать, гидроплан трогается, скользит по реке, всё с большими брызгами. Целые, наконец, каскады от него летят. И — быстро отрывается вода от нас…

Через пять часов мы повисаем над коричневыми сотами Буэнос-Айреса.

* * *

На стене моей комнаты большая черная рама, в ней 70 выцветших фотографий: 46-ой курс СПБ Духовной Академии (1884–88). В самом большом овале, спокойное, умное лицо молодого епископа; это ректор Академии, будущий Митрополит Петербургский, Преосвященный Антоний (Вадковский). В верхнем ряду портретов юноша в сюртуке и отложном воротнике, волосы чуть всклокочены спереди, добрые глаза смотрят вверх… Это Василий Белавин, — Патриарх всея Руси Тихон. В четвертом ряду — молодой человек с круглой бородкой, в очках; это К. Г. Изразцов, хозяин дома, где я живу.

Шестьдесят лет тому назад, молодым священником, он вступил на аргентинскую землю и — вот остался, с обрученным ему Приходом, на всю жизнь.

Ему теперь 86 лет. Полупарализованный и слепой, он еще бодр и сочетает в себе крепость воли русского тверяка с обхождением члена императорской дипломатической миссии в Южной Америке.

Аргентинская епархия, находящаяся в административном ведении протопресвитера К. Изразцова, состоит из нескольких приходов. Храм о. Константина в Буэнос-Айрес, на Calle Brasil, один из лучших, по своему внутреннему убранству, храмов Зарубежья. Майоликовый иконостас его сооружен Тенишевским училищем в Миргороде. Воплощенную в глине, в самой русской земле, православную красоту, по кусочкам привезли в Аргентину и сложили в этот удивительный иконостас. О. Константин неоднократно ездил до революции в Россию, собирая на построение первого православного храма Южной Америки. Рассказывая об этом, вспоминает он беседу с Государем в Царском Селе, интерес Государя к Аргентине и Аргентинской Церкви, его великодушную жертву, и — совсем простые расспросы молодого священника о его семье, оставшейся за океаном… Всем пятерым сыновьям о. Константина было обеспечено воспитание в Училище правоведения… Вспоминая эту встречу с милостивым Императором, старец-протопресвитер плачет.

Его рассказы о начале Православия в Аргентине интересны. В то далекое время русских людей в стране еще не было. Кто из России хотел эмигрировать в Аргентину? Община о. Константина состояла из арабов, греков, сербов и болгар. Русская Церковь была, в буквальном смысле, матерью всех православных народов на новом континенте. Теперь греки и арабы имеют свои храмы. А в историческом храме о. Константина сбираются русские всех эмиграционных эпох, сербы и болгары. Панихиды и венчания нередко совершаются на испанском языке, таком же общем для всех православных Аргентины, каким является английский язык для православных Северной Америки.

Что можно рассказать о русских в Аргентине? Они работают и трудятся, и, мне кажется, мало входят в местную жизнь. Закон всех колоний оправдывается и тут: чем больше колония, тем разнообразнее ее разномыслия и ярче у людей осознание своей правоты и неправоты своего ближнего. Но есть и в русской Аргентине люди, г л я д я щ и е в г л у б и н у, видящие в ближнем своего брата и немеркнущую святыню Церкви за ветвистыми деревьями церковных недоразумений… Есть не забывшие, за всеми этими «ветвями», своей бедной души и души другого человека.

После месяца пребывания в Аргентине, служения там и общения со многими — начинаю свой обратный путь… Над плодородными прериями и зелеными пастбищами страны северный корабль меня уносит в новое небо, и, через два-три часа, у самых отрогов Анд, открывается один из больших городов Аргентины Мендоза. За нею сразу пустыня и скалистые, синие и снежные горы… Всем дают кислородные маски. Ощущается подъем. Мы летим над снегами и выветренными скалами, почти касаясь их… Стюард ходит не без нервности меж кресел и указывает всем на вершину справа; мы находимся чуть ниже ее гребня. Это самая высокая точка Южно-американского континента, гора Аконкагуа, 23.000 футов высоты; мы зашли сюда, несомненно, чтобы доставить удовольствие туристически настроенным пассажирам, потому что сейчас же после этого делаем крутой вираж налево и быстро идем на снижение… Через полчаса мы уже на аэродроме Сантьяго — Чили. За барьером таможни вижу настоятеля местной русской ново-эмигрантской церкви, о. В. У., с сыном и церковным сотрудником. Они везут меня в город — чистый, живой, европейского стиля; климат его умеренный, воздух бодрящий, сухой; высота 800 метров.