Барт Эрман - Почему мы страдаем? [Как получилось, что в Библии не нашлось ответа на этот вопрос]

В ранее изданной книге «Искаженные слова Иисуса: Кто, когда и зачем правил Библию» я упомянул, что моя всецелая преданность Библии начала угасать по мере её изучения. Я начал понимать, что Библия представляет собой не столько непогрешимое откровение Бога (взгляд, усвоенный в библейском институте Муди), сколько очень человеческую книгу, несущую все следы рук человеческих: несоответствия, противоречия, ошибки, различные видения различных авторов, живших в разные времена в разных странах и по разным причинам обращавшихся к разным аудиториям, имевшим разные запросы. Но не проблемы с Библией заставили меня отказаться от веры. Мне казалось, эти проблемы просто показывали несостоятельность моего прежнего евангелического подхода к Библии. Я оставался христианином — совершенно убеждённым христианином ещё долгие годы после того, как покинул евангелическое стадо.

Но в конце концов я всё же пришёл к убеждению оставить христианство полностью. Это было непросто. Напротив, я покидал его вопя и брыкаясь, отчаянно цепляясь за веру, которую знал с детства и которую познал ещё глубже в зрелые годы. Однако я дошёл до точки, после которой уже не мог верить. Это очень долгая история, но вкратце она выглядит так: я осознал, что у меня больше не получается согласовывать притязания веры с жизненной реальностью. В частности, я больше не мог объяснить, как всеблагой и всемогущий Бог, действующий в этом мире, допускает такое положение вещей. Для многих людей, живущих на планете, жизнь стала выгребной ямой, полной невзгод и страданий. Я переступил черту, за которой уже не мог верить в существование благого и любящего Вседержителя, бывшего в ответе за происходящее.

Проблема страдания стала для меня проблемой веры. После долгих лет её переживания, после своих попыток объяснения, после попыток понять чужие объяснения (одни были очаровательны своей простотой, другие представляли собой чрезвычайно сложные и богатые нюансами размышления серьёзных философов и богословов), после обдумывания возможных ответов и продолжения борьбы с проблемой, лет девять или десять назад я наконец признал поражение, осознал, что больше не могу верить в Бога как раньше, и признал себя агностиком. То есть я не «знаю», есть ли Бог вообще, но я думаю, что если какой-то есть, то это точно не тот, которого почитает таковым иудео-христианская традиция, и не тот, кто деятельно и властно воздействует на этот мир. И тогда я перестал ходить в церковь.

Теперь я захаживаю туда только в редких случаях, обычно, когда моя жена Сара очень этого хочет. Сара — яркий интеллектуал, выдающийся профессор средневековой английской литературы в Университете Дьюка, и при этом сознательная христианка, активная прихожанка епископальной церкви. Проблемы страдания, с которой я бьюсь, для неё просто не существует. Прямо-таки удивительно, насколько по-разному могут видеть одни и те же вещи умные благонамеренные люди, даже когда дело касается самых важных жизненных установок.

Так или иначе, в последний раз я был в церкви с Сарой в прошлый Рождественский сочельник, когда мы гостили в Англии у её брата Саймона (тоже агностика) в Саффрон Уолден, торговом городке близ Кембриджа. Сара захотела пойти на вечернюю службу в местную англиканскую церковь, и мы с Саймоном, уважая её религиозные взгляды, согласились составить ей компанию.

В молодости я выделял службу Рождественского сочельника в ряду прочих богослужений как самую полную глубоких смыслов. Церковные песнопения и колядки, молитвы и славословия, торжественное чтение Священного Писания, тихие размышления о самой важной из ночей, когда божественный Христос стал человеком и младенцем пришёл в этот мир — эмоционально я по-прежнему сильно привязан к этой службе. История о пришествии Бога в мир для спасения грешников действительно проникает мне в самое сердце. И поэтому я был готов, даже больше не будучи верующим, признать богослужение сочельника душевным и трогательным.

Таковым оно и оказалось, но совсем иначе, чем я ожидал. Звучали песнопения, литургические возгласы, служба шла своим чередом. Но больше всего меня тронула общая молитва. Её не взяли из стандартного молитвослова, а написали специально для этого случая. Вставший в проходе мирянин читал её громко и отчётливо, его голос заполнял всё обширное пространство церкви, ставшей похожей на Вифлеемскую пещеру. «Ты сошёл во тьму и всё изменил», говорил он. «Сойди же во тьму снова». Этот рефрен повторялся в молитве несколько раз, низким и звучным голосом. И на мои глаза навернулись слёзы, когда я сидел там с опущенной головой, слушая и размышляя. Но это не были слёзы радости. То были слёзы отчаяния. Если с пришествием младенца Христа Бог сошёл во тьму, неся миру спасение, то почему мир в таком состоянии? Почему же он не сходит во тьму снова? Где оно, присутствие Бога в мире боли и страдания? Почему тьма настолько всё поглотила?

Я знал, что за словами этой искренней и благонамеренной молитвы скрывалась самая суть библейского послания. Для авторов Библии Бог, создавший этот мир, есть всемогущий Бог любви, который вступается за верных ему, чтобы избавить их от боли и печали, и даровать им спасение — не только в мире грядущем, но и в этом мире, где мы живем сейчас. Это Бог патриархов, который отзывался на их молитвы и творил чудеса для своего народа; это Бог исхода из Египта, который спас свой страдающий народ от горечи рабства; это Бог Иисуса, который исцелял больных, давал зрение слепым, ставил на ноги калек и насыщал голодавших. Где этот Бог теперь? Если он сошёл во тьму и всё изменил, почему всё осталось без изменений? Почему больные по-прежнему страдают от невыносимых мук? Почему дети по-прежнему рождаются с неизлечимыми дефектами? Почему маленьких детей похищают, насилуют и убивают? Откуда эти засухи, заставляющие миллионы людей голодать, ужасно и мучительно жить, чтобы потом также ужасно и мучительно умереть? Если Бог вмешался и спас воинства Израиля от их врагов, почему он не вмешается сейчас, когда полчища варваров и садистов беспощадно громят и сметают целые деревни, города и даже страны? Если Бог трудится в этой тьме, насыщая голодных чудесным умножением хлебов, то почему один ребёнок — просто ребёнок! — умирает от голода каждые пять секунд? Каждые пять секунд.

«Ты сошёл во тьму и всё изменил. Сойди же во тьму снова». Да, я хотел бы присоединиться к этой молитве, верить этой молитве, посвятить всего себя этой молитве. Но я не мог. Тьма слишком глубока, страдание слишком сильно, божественная безучастность слишком очевидна. За то время, что длилось наше богослужение, в мире больше семисот детей умерло от голода, ещё двести пятьдесят из-за грязной питьевой воды и ещё около трёхсот человек умерло от малярии. Не говоря о тех, кто был изнасилован, искалечен, подвергнут пыткам, расчленён и убит. Не говоря ни о безвинных жертвах индустрии работорговли, ни о тех, кто по всему миру страдает от нищеты, ни об обездоленных гастарбайтерах в нашей собственной стране, ни о бездомных и страдающих от психических заболеваний. Не говоря и о безмолвных страданиях, которые приходится ежедневно испытывать многим миллионам сытых и благополучных: боль детей с врожденными пороками развития, детей, погибших в автокатастрофах, детей, бессмысленно унесённых лейкемией; боль от разводов, разбивших семьи; боль от потери работы, потери средств, потери перспектив. И где же Бог?