Ростислав Багмут - Не хочу обманывать

— Пейте, батюшка, пейте, — настоятельно предлагала она. — Разве вы не мужчина? Выпьем, повеселимся, потанцуем. Вы ж, пока матушки нет, холостой!

Я не мог долго выдержать эти предложения и попросил старосту подыскать мне другую квартиру. Никогда не забуду перекошенного злобой лица почтенного старца.

— Как вы смеете клеветать на честную женщину? Всем там было хорошо, только вам не по вкусу. Думаете, мы не знаем о Вилко-во, о Коссах? Я вижу, отец Ростислав, нам с вами не ужиться.

Позже я узнал, что гнев старосты был отнюдь не возвышенного свойства: моя хозяйка приходилась ему близкой родственницей.

И снова я должен был бессильно закрыться руками, защищаясь от ударов клеветы и ненависти, сыпавшихся на мою голову. Подстрекаемые старостой прихожане открыто выражали мне свое непочтение и перестали посещать церковь. Я продолжал служить, больше из отчаяния, из чувства протеста, нежели из веры в торжество справедливости.

Этой веры у меня уже не было. Когда суд вершат грабители и мошенники, может ли честный человек надеяться, что его оправдают?

И еще одно обстоятельство заставляло меня признаться в душе, что сопротивление бесполезно. Ведь я, как и все священники, находился в положении бродячего музыканта: есть сердобольные слушатели — будешь сыт да в тепле. Нет — живи под открытым небом и питайся постами.

В один прекрасный день я остался без рубля в кармане и без крыши над головой.

Жена, которой я написал отчаянное письмо, подала прошение в епархию. Вскоре последовал грозный ответ Лютого:

— Пусть сдыхает на своем приходе. Для Багмута у меня места в Одесской епархии нет.

Я вынужден был, сохранив сан священника, уйти в заштат. Я почувствовал, что почва ускользает у меня из-под ног. Впервые я оказался лицом к лицу с самим собой, со своими мыслями, мечтами, устремлениями. Во мне сейчас сидело два Багмута, два чужих друг другу человека. Один — наивный юноша, который якобы, услышав голос свыше, бросившись в объятия церкви, стоял, виновато опустив голову, другой — прошедший сквозь строй преследований, предательств и гонений, познавший коварство друзей и братьев во Христе, испытавший жестокость врагов — с суровой бесстрастностью судьи взирал на него.

Кто же ты, Ростислав? — спрашивал я себя. — Чего ты ищешь? К чему стремишься? Кто ты — священник без прихода, или человек без будущего.

В разгоряченном мозгу мелькнула мысль, показавшаяся мне чудовищной. Отречься от сана, уйти из церкви!

Годы, прошедшие со дня поступления в семинарию, накопили во мне предубеждение к ничтожным людишкам, которые вершат грязные сделки, прикрываясь верой в бога. Но отвергнуть бога только потому, что слуги его опорочили и предали? Когда-то я сказал себе, покидая семинарию: раз есть бог, есть и верующие. Я не встретил их, этих верующих, с благоговением исполняющих заветы Христа. Но значит ли это, что я потерял веру в бога?

Еще с семинарской скамьи запомнил я настойчивое внушение святых отцов:

— Все познается только глубокой верой. Рассуждения же суть дьявольское наваждение, ибо сомнение — первый шаг к безбожию.

Я пренебрег этими богоспасительными наставлениями и сделал первый решительный шаг.

С чувством тревожного ожидания и робкой надежды открыл я снова страницы священного писания.

Но что это? Я перечитываю с начала до конца снова и снова и никак не могу понять, почему меня так раздражает такая фраза:

«Мудрость мира сего есть безумие перед богом».

И еще:

«Погублю мудрость мудрецов и разум разумных отвергну».

Страшно, дико, нелепо! Выходит, разум не нужен богу, выходит, что ему милее слепая, бездумная вера? Но почему? Не для того ли нужен наркоз, чтобы больной не видел, какие гноящиеся язвы разъедают его тело?

Нет, я не желаю быть безумцем, не хочу одевать повязку на глаза. Я жажду все видеть и все познать. Бог велик, всемогущ и мудр, так чего же ему бояться разума любого из его созданий?

Но откуда эти дикие нелепости в библии, которых я ранее не замечал? Во второй книге Царств рассказывается, как Давид, проведя наперекор заветам бога перепись населения, был подвергнут суровой каре: «И послал господь язву на израильтян от утра до назначенного времени и умерло из народа от Дана до Вирсавии 70000 человек» (П-я книга Царств, гл. 24, стих 15).

Семьдесят тысяч человек умерло в тяжких муках из-за одного неосторожного поступка Давида. Но разве они были виновны в том, что их царь не внял гласу всевышнего? Разве господь, всемилостивый, всеблагий не мог простить Давида и не губить безвинных? И вдруг в следующей, третьей книге, с изумлением читаю:

«Давид делал угодное пред очами господа

и не отступал от всего того, что он заповедал ему, во все дни жизни своей, кроме поступка с Уриею Хеттеянином». (Книга III-я Царств, гл. 15, стих 5).

Невероятно! Если Давид разгневал господа — значит совершил неугодное богу дело. Если же он, проводя перепись, делал святое дело, то за что же безвинно погибли 70 000 человек?

Читаю Новый Завет и снова явная несуразица. В Евангелии от Марка рассказывается, что Христос как-то выгнал из одного человека легион чертей, изгнанные черти вселились в две тысячи свиней и свиньи бросились в море. А Матфей, слово в слово повторяя эту легенду, утверждает, что Христос изгонял чертей уже из двух человек. К этому нужно добавить всем известную истину, что евреи, среди которых жил Христос, никогда не разводили свиней.

Кто же из евангелистов так неумело соврал? Или оба сочинили легенду, надеясь на темноту и необразованность народа?

А вот опять какая-то галиматья. Евангелисты Лука и Марк говорят, что Христос в присутствии всех 11-ти апостолов своих вознесся на небо. Но ни Матфей, ни Иоанн ни словом не обмолвились о столь замечательном событии, возвеличивающем их учителя. Более того, Матфей настаивает, что Христос вовсе не возносился на небо, ибо он заверил апостолов, что всегда, «до конца веков будет с ними». (Евангелие от Матфея, гл. 28, стих 20).

Кому верить? Тысячи новых «почему» и «отчего» порождала библия. Спросите любого верующего: «Каков бог?» Вам ответят: «Любвеобильный, всемилостивый, всеблагий». Ведь не даром Христос призывал людей: «Будьте совершенны, как совершенен отец ваш небесный» (Евангелие от Матфея, гл. 5, стих 48).

А между тем едва ли не в любой книге Ветхого Завета бог проявляет чудеса ненасытной жестокости и мстительности народу. Через Моисея он дает заповедь «Не убий». И тут же, тому же Моисею повелевает уничтожить ненавистных ему людей.

Когда же бог показывает свое истинное лицо: когда он говорит «не убий» или когда приказывает убивать? Искренне признаюсь, я не мог читать Ветхий Завет без мучительного стыда, ужаса и содрогания. Его страницы, казалось мне, пропитаны кровью безвинных жертв, наполнены плачем и стенаниями, предсмертными криками и воплями.