Ростислав Багмут - Не хочу обманывать

Конечно, святые отцы пускаются в вояж не когда вздумается. Всякая поездка — это паломничество в честь Христа или его великомучеников: благо в церковном календаре их хватает на все 365 дней года. Но в этом как раз и вся суть. Ведь престольные праздники, дни ангелов, юбилеи святых угодников — самое подходящее время для возвышенной проповеди о былом величии церкви и безутешной скорби по поводу распространения «губительной заразы» — атеизма.

Вот когда амвон становится приходной кассой. И когда святой пастырь, воздев руки горе, обращается к возлюбленным братьям и сестрам со слезным призывом не дать церкви православной захиреть и зачахнуть, помочь ей во славу всевышнего, он уже заранее слышит, как с веселым звоном падают на дно его кошелька монеты.

Особенно тяжелый, мутный осадок всегда оставляло в душе омерзительное зрелище храмовых праздников. Я не мог без отвращения и негодования смотреть на пьяных мужчин и женщин с дикими криками и разухабистыми песнями разгуливающих по селу. И тут же, держась за подол матери или бабушки и еле поспевая за ней, бежал какой-нибудь босоногий мальчуган с перепуганным лицом и растерянными, широко раскрытыми глазенками. А вечером — пьяная ругань, драки, поножовщина. И вся эта грязь и кощунство освящено именем бога, благословлено отцами церкви, которые не отстают от своих прихожан, предаваясь разгулу и оргиям.

Ослепленные блеском желтого дьявола, эти себялюбцы не видят, что сами подрывают то дерево, плодами которого кормятся. Ведь именно в эту горячую пору лета и ранней осени земля ждет сильных и ловких рук человеческих, чтобы щедро вознаградить своими дарами. Но какое дело священникам, что могут погибнуть сотни пудов хлеба, десятки центнеров овощей! Им-то все это достается без всяких усилий. Для них свежие булочки висят на деревьях, а молочные реки выходят из берегов: подходи, пей. В минуты, когда я задумывался над этим, мне хотелось бросить к ногам черную рясу, надеть грубую рабочую одежду и выйти в поле, где натруженно гудят трактора, где тугой ветер бьет в лицо, где с мягким шелестом покорно ложатся на землю снопы пшеницы.

Я ненавидел свой сан, дающий право на тунеядство. Кругом бурлила большая интересная жизнь, люди упорно бились над разрешением величайших проблем, создавали такие чудеса, как атомный ледокол «Ленин», искусственные спутники Земли, а я продолжал жить паразитом. Я уже неоднократно был близок к тому, чтобы окончательно сбросить с себя поповские одеяния, отречься от сана и стать в ряды честных советских тружеников. Но, видимо, еще не были разорваны все нити, связывавшие меня с религией, видимо, ядовитые семена, посеянные церковниками, пустили в душе слишком глубокие корни.

Пока я твердо решил отказаться от участия в гнусных сборищах беляевской духовной братии, отменил в своей церкви храмовые праздники и призвал прихожан выходить в эти дни на работу.

Это был открытый, неслыханно дерзкий выпад. Чтобы какой-то захудалый сельский священник подрывал устои благоденствия церкви христовой, такое нельзя было оставить без внимания. Зашевелилось по темным углам потревоженное паучье, угрожающе зашипело, выставило свои острые жала. Но ранить сразу не решалось, действуя по восточной пословице: «Не трогай за хвост животное, нрав которого тебе неизвестен». Решили пока подослать священника соседней церкви Викентия Гомона. Пусть выведает, что за погибель ниспослал господь на головы недостойных рабов своих. Гомон не заставил себя уговаривать.

Этот плотненький, круглый человечек с курчавой бородкой и плутовскими глазками вкатился в один из вечеров в мою маленькую комнату и сразу наполнил ее шумом и суетой. От его легкого румянца на щеках, от больших рук, от всей его упитанной фигуры веяло здоровьем и бодростью. Точно ворвался в мою душную келью порыв ветра.

Сначала я обрадовался его приходу. Одиночество, оторванность от жизни, на которые я был обречен в течение многих лет, угнетали меня не меньше, чем раздвоенность мыслей и чувств. Может быть, этот молодой пастырь, еще не закосневший в разврате и лжи, поймет мои поиски истины, разделит мои горести и тревоги, станет моим единомышленником.

Но первые же слова отца Викентия убедили в том, что у него совершенно иные намерения. Он просто прощупывал меня. Начал он скороговоркой, с добродушных, но настойчивых упреков:

— Что же вы, отец Ростислав, чуждаетесь нас? Приглашаем вас в гости — не идете. Не тактично, нехорошо. Или пренебрегаете нашим обществом? У нас есть высокообразованные, интеллигентные люди: отец Николай Мегий, отец Петр Скворцов. И все мы трудимся во славу божью, от одной матери-церкви кормимся. Как же можно нам о ней не заботиться? Вот вы храм у себя отменили. Думаете хорошо? Безбожникам в дудку играете. Они-то возрадовались. А верующие обижаются.

Этот елейный иудушкин тон покоробил меня.

— Кто же все-таки недоволен: прихожане или отец благочинный? — напрямик спросил я.

Викентий замялся.

— И отец благочинный, конечно, тоже. Вы человек новый, не знаете здешних обычаев.

Тут испокон веков так ведется — отмечать храмовые дни. Нельзя игнорировать установившиеся традиции.

Я хотел сдержать себя, но не мог:

— А взяточничество — это тоже обычай? А вымогательство, ханжество — это, вероятно, традиции? Думаете, я не знаю, чем занимаются ваши «высокообразованные интеллигентные люди» во время святых сборищ и лукулловых пиров? Именно вы способны своим цинизмом и лицемерием оттолкнуть от церкви самого праведного христианина. Обычай обкладывать каждый двор налогами, а потом грозить: «Кто не заплатит 100 рублей, пусть не думает ни крестить детей, ни венчаться в церкви» — это для вас традиция, а для меня грабеж и подлость.

Я видел, как налились яростью круглые глазки Гомона.

— Вы безбожник... Антихрист, — заикаясь от бешенства, проговорил он. — Я вижу, мне здесь делать нечего.

— Не смею вас задерживать, — бросил я ему вслед.

Все же церковники предприняли еще одну попытку приручить меня. Я получил приглашение явиться на храмовой праздник в Беля-евку, где собиралось все духовенство округа. Это был удобный случай высказать церковникам в глаза то, что я с презрением заявил отцу. Я сел за стол и принялся составлять «поздравительное послание».

«Даю себе слово никогда не принимать участия в соборном служении, ибо вижу в нем слишком много греховного и мало духовного, кощунство, тщеславие и чванство одних и низкопоклонство и раболепие других. Считаю величайшим для себя унижением участвовать в подобных богослужениях», — писал я.

Возмущенные ревнители церковного престола стали изрыгать на меня грязные потоки лжи и клеветы. Еретик, христопродавец, — шипели они из темных углов, исподтишка науськивая прихожан требовать замены батюшки. Из Беляевки от благочинного Якубовского полетели один за другим доносы в епархию. Я с невозмутимым спокойствием наблюдал за дружными усилиями святой братии. Какими наивными казались мне теперь заповеди Христа: «Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящих вас и молитесь за обижающих вас».