Книга еретиков

«Так издревле усвоив от своих предков, я веровал и верую; в этой вере я и родился и тотчас был посвящен Богу, и меня приняло Его человеколюбие. В этой вере крестившись, я запечатлен и жил даже до сего дня, и в ней желаю умереть <...>». При чтении этого Евсевий, почтеннейший епископ Дорилейский, сказал: «Он солгал; нет такого определения: нет правила, повелевающего это». Диоскор, почтеннейший епископ Александрийский, сказал: «Есть четыре кодекса, которые содержат это определение. То, что определили епископы, не есть ли определение? Имеет ли оно силу правила? Оно не есть правило: иное – правило, и иное – определение. Ты опровергни пять соборных кодексов; они есть у меня, у такого-то и у такого-то; пусть все принесут кодексы». Диоген, почтеннейший епископ Кизический, сказал: «Он коварно поставил впереди Собор святых отец, бывший в Никее [409], ибо [Собор [410]] принял прибавления святых отцов по причине нечестивого мнения Аполлинария, Валентина, Македония и подобных им, и [именно] в символе святых отцов прибавлено: „сшедшего и воплотившегося от Духа Святого и Марии Девы [411], это Евтихий опустил как аполлинарист. И Аполлинарий принимает святой Собор, бывший в Никее, но принимает слова по собственному извращенному смыслу и избегает выражения: „от Духа Святого и Марии Девы“, чтобы совершенно не исповедать единения плоти. Святые отцы, жившие после того, выражение: „воплотившегося“, употребленное святыми отцами никейскими [412], объяснили следующими словами: „От Духа Святого и Марии Девы“. Почтеннейшие епископы египетские и бывшие с ними воскликнули: „Никто да не принимает ни прибавления, ни убавления; да хранится постановленное в Никее; православный император так повелел“. Почтеннейшие епископы восточные и бывшие с ними воскликнули: „Это сказал Евтихий“.

15. И мы вышли на берег [в Константинополе]. Святой апа Макарий [415]шел за нами, одетый в грязное платье. Диакон Петр сказал ему: «авва Макарий, надень хорошую одежду, ведь мы идем представляться императору». А Макарий сказал ему: «сын мой! сердце императора в десять тысяч раз грязнее моей одежды. Поверь мне, сын мой, что, будь у меня другая одежда, грязнее этой, и ее надел бы я, лишь бы мне облечься в светлое одеяние, когда я пойду навстречу царю-Христу. Евнухи и патриции, окружающие дары мира сего, стараются одеваться роскошно, чтобы выглядеть красивее всех в его свите. Так и я стараюсь соблюсти в чистоте мой хитон и фелонь мою, чтобы войти мне и соединиться с теми, кого возлюбила душа моя, – с Иоанном Крестителем и Елисеем-пророком». Так говорил он, а я дивился сладости слов его.

16. После этого нас ввели к императору, но авву Макария силенциарии не хотели впустить с нами в заседание. Тогда он сказал: «Свитая втрое веревка не скоро порвется. Хоть вы и не допускаете меня, но туда уже вошли трое из моей епархии, которые крепче в вере, чем все епископы, и притом весьма опытны». Тогда взглянул я, идет ли за мною старец, и – стал словно без языка во рту или, лучше, совсем без головы. Но, обратившись, я увидел одного нотария и сказал ему: «сделай милость, приведи ко мне этого епископа, у него мои книги». И таким образом впустили его. Когда же он услышал те хулы, которые говорили еретики, захотелось ему оскорбить императора и предать его анафеме; но не находил он человека, который перевел бы слова его. Ибо смерть была сладка ему, что иному человеку приглашение на обед или на свадьбу; и положил он в сердце своем, что если он умрет за веру в Сына Божия, то это будет мученичество.

17. Расскажем теперь о нашем представлении Маркиану. Когда нас ввели туда, мы сели. Там были Максим Антиохийский, Ювеналий Иерусалимский, Анатолий Константинопольский, Стефан Эфесский и я, малейший, Диоскор, и император, и та, имя которой не хочется выговорить, – Пульхерия. Апа Макарий вошел с сыном своим Пинутионом и сел после епископов Паралии. И они слушали, что мы говорили с императором. Император сказал: «изложите веру и возвращайтесь на свои места». Я ответил ему: «мы до сей минуты точно следуем вере отцов. Или ты не считаешь православными отцов наших, изложивших нам веру, Александра, Афанасия, Феофила и Кирилла, Юлия Римского, Иннокентия и Целестина?» Я сказал это, желая выяснить, примет ли и выслушает ли он имена их, права ли, следовательно, его вера. В ответ на это Флавиан сперва переговорил с императором. Он сказал мне: «будет тебе, Диоскор! Древнее прошло, теперь все новое [416], именно мы сами». А я отвечал ему: «когда вы разрушаете то, что утвердили нам на Соборах отцы наши [и я примкну к вам], то я сам себя делаю преступником» [417]. Флавиан сделал знак императору, чтобы он приказал прочитать томос Льва.

18. Император повелел взять книгу. А я сказал: «что это ты вводишь среди нас?». Он сказал: «послание патриарха Льва». И я взял книгу из рук нотария, бросил ее на землю и сказал ему: «не вводи между нами богохульств этого человека; иначе, право, я наложу отлучение на всю столицу и уйду домой». А императрица Пульхерия сказала мне: «как ты смел сделать это?! Был другой гордец в твоем роде, Иоанн, архиепископ этого города; но мать моя отправила его в ссылку, там он и умер [418]. Или у меня теперь нет власти – сослать и тебя, как его?» А я сказал ей: «А что Бог сделал с нею? Не открылась ли в ее седалище фистула, выделявшая червей? И съели бы черви все ее тело, если бы она не притекла к мощам этого святого Иоанна. И ты не боишься, видя все, что случилось с нею? Делай и со мною что угодно. Но, кажется, из того зла, которое твоя мать сделала св. Иоанну, сослав его, до сих пор не вышло ничего хорошего. Однако скажите мне, в чем я погрешаю против веры. Не греши, государь, против Бога, в руках Которого твое дыхание! Я сын людей православных и могущественных. Прочь от меня, ты, мирянин! Не оскверняй места, на котором пребывает Бог, чтобы не пасть тебе скоро. Не стеснюсь я пристыдить тебя, хотя бы убили меня за веру. Я помышляю о небе, где пребывает Христос».

19. Феодорит сказал в ответ: «мы, христиане, веруем, как отец наш Лев. А он говорит, что божество было отделено в то время, когда Он страдал и терпел мучения; затем: что божество Его наполняло Его тело, когда Он творил все чудеса». А я отвечал ему: «Отец мой Кирилл говорит: как железо, брошенное в огонь, раскаляется, но если ударить по нему молотом, то огонь нимало не страдает от этого удара, так божество Христово и Его человечество соединились и однажды [навсегда] нераздельным единением и в страданиях, которые Он претерпел, и в чудесах Его». Когда я сказал это, поднялись с мест архиепископы, и епископы, и весь синклит и воскликнули: «поистине хороша вера Диоскора, и никакого порока нет в ней. Лесть – вера Флавианова. Мы веруем, как отец наш Диоскор».