Книга еретиков

Дело обстоит так. Роды, как утверждают, трояки. Во-первых, это роды до многого, чистые от материи и не обусловленные здешними вещами бестелесные логосы сущего, которые, по нашему мнению, не определяются здешними телами, качествами, количествами или чем-нибудь иным. Во-вторых, говоря в терминологии Аристотеля, роды есть абстрактные сказуемые. Действительно, душа, подобно Богу, поскольку является Его образом, освобождаясь от материи, определенным образом содержит в себе идеи сущего, как и образец образа – Бог. Различие между родами до многого и только что упомянутыми состоит в том, что первые находятся в Боге, а вторые – в человеческой душе. Одни, по словам эллинов, являются изначальными причинами, а вторые – производными и абстрактными сущностями. Одни – обособленны и безотносительны, а вторые занимают некоторое промежуточное положение. В самом деле, в душе они обособлены, а в вещах – нет. То, что существует необособленно в каждом из индивидуумов, называется родом-во-многом. Ибо жизнь, разумное, или тело в Сократе не то же самое, что в Платоне. Ибо каждое из них существует в том, в чем оно начало быть. Это и есть роды-во-многом, сообразно которым происходит разделение и обособление. Род же после многого существует не так, но остается одним и тем же и сам по себе, и соотносясь со многими вещами [606].

Бог Вседержитель во спасение множества праведно в него верующих, поставил тебя [608]представителем и спасителем сего богохранимого града и всех вкупе христиан православных, для коих являешься ты руководителем не только в нуждах их, но и в потребностях духовных, ты тайновидец божественного учения и благочестивейший сокрушитель всех, словно тати на Церковь наступающих. И гул речей об этом возвеселил и оживил людей благочестных, не только ближних, но и вдали живущих и на краю света обитающих, вместе с коими и я, единый от сонма их, верил и крепко убежден был, что Бог воззрел на народ свой, даровав ему столь благого и достойного пастыря и наставника, и надеялся, что познает меня твое великое святейшество и что через посредство его войду я в единение с лучшим, освободившись от мирского и от тягот внешних. Но, не знаю как, утратил я надежду сию в убеждении, что обстоятельства переменились, так как ведь я, хотя не знаю характера своего обвинения и того, кто такие обвинители наши, оказываюсь пред тобой на положении обвиняемого, и удивляюсь я [этому] по той причине, что Бог сделал тебя представителем слабых и обездоленных, а не сильных и не даровым слушателем людей, завидующих и ненавидящих, равно как зло умысляющих и Бога перед очами не имеющих. И в самом деле, кто не знает нынешних обстоятельств и повсюду всплывающего тумана и смятения, благодаря коим ложь приманивает к себе толпу, а истина, как это по большей части бывало, утаивается? Если бы всё, что кто ни скажет, например, и всё, про меня недавно говоренное, было бы бесспорным и несомненным, то законы и законодатели, судьи и судилища оказались бы бесполезны для живших до нас. Но коль скоро неопределенно все в пользу или во вред говоримое или, скорее, с ложью, но вовсе не с истиною граничащее, то разве я, обижаемый, разве я, по беспомощности своей посрамляемый и по слабости своей попираемый, по слабости, представителем коей надежды мои считали тебя, – разве я ныне неожиданно не оказался лишенным их? Но чтобы не затронуть слишком многого, я [ограничусь тем, что] доведу свои образ мыслей до всеобщего сведения, ибо если обвинители наши обвиняли нас в нашем отсутствии, то мы не будем защищаться не в их присутствии.

Месяца марта 20-го, индикта 5-го, под председательством Евстратия, святейшего нашего владыки и вселенского патриарха, в катихумениях [610]пред часовней Св. Алексея [611], в присутствии боголюбезнейших митрополитов Фефила Ираклийского и проедра, Михаила Никомидийского и протопроедра, Иоанна Мокисийского [612], Никифора Адрианопольского, Льва Камахийского [613], Анфима Келцинского, Никиты Керасунтского, Иоанна Евханийского, Христофора Дристхарского, Евстратия Христианопольского, и ректора, и архиепископов – Врисса, Фулл, Руссия, Деркон, – прочитан августейший указ державного и святого нашего царя следующего содержания: Святейший владыко! Царство мое, предпочитая всему прочему и ставя на первое место благочестие, недавно предприяло расследование по делу Иоанна Итала, частью побуждаемое к тому собственным усердием и ревностью о божественных и правых догматах нашей непорочной и православной веры, частью же благоговейно исполняя волю вашего Святейшества. В присутствии боголюбезнейших митрополитов, призвав означенного Иоанна и тщательно разобрав обвинения против него и находя, что некоторые его положения, выражающие его мнение и учение о Боге, не согласны с церковными и до известной степени уклоняются от обычного святоотеческого учения и церковного предания, мы приказали составить о них акт, Поелику твое Святейшество более имеет склонности к умственным занятиям, и предпочитает спокойствие и тишину шумным тревогам, и посвящает внимание одному Богу, которому издавна чисто служит и угождает. Каковой акт, представленный твоему Святейшеству и священному и божественному Собору, будучи рассмотрен и прочтен во всеуслышание, ясно и подробно все выясняет: и тот трактат, в котором изложены обвинительные на Итала пункты, и к какой цели направлены его спорные положения, и каким наказаниям, налагаемым авторитетом царской власти, он подлежит, дабы на будущее время в чистое жито не попали зараженные плевелы. Ныне же, исполнив как должно благочестивый сей путь и совершив до конца твои боголюбезные заповеди, царство мое все внимание перенося на мирские дела и обращаясь к возложенному на него долгу попечения о государстве, поручает все остальное врачевание божественной добродетели твоего Святейшества и просвещенному и твердому душеводительству. Тебе принадлежит отсель поступить согласно канонам и по отношению к нему и ко всем, кто бы оказался разделяющим его мнения и учения, и всех их привести в согласие со здравой политией и поведением, ибо тебе свыше поручено врачевать душевные болезни и раны, и как превосходный духовный врач ты можешь на болеющие души прикладывать приличные лекарства, доколе не освободишь их от действительной или кажущейся болезни и не представишь их Богу чистыми и здравыми, не имеющими ни одной язвы и шрама незаживленного. Ибо преимущественному попечению твоей святости принадлежит исправление душ и твое дело исследовать состояние их и давать надлежащие распоряжения и прилагать приличные врачевания. Это составляет важную твою заботу не ныне только, когда ты принял патриарший престол, но уже и ранее, в чем убедилось доподлинно царство мое.