Паскаль Буайе - Объясняя религию. Природа религиозного мышления

Теперь становится понятнее, почему похоронных обрядов так много и почему, какие бы формы они ни принимали, их стержень обычно составляют предписания относительно манипуляций с мертвым телом. Это и в самом деле ключевой вопрос. Представления людей сосредоточены на переходе усопшего в иное состояние, а не на подробностях загробной жизни. Кроме того, в свете этой гипотезы более логичным выглядит рассмотренное нами деление погребального обряда на два этапа. Эти этапы могут соответствовать двум разным периодам психологической активности: во время первого люди все еще пребывают в замешательстве, о котором мы говорили выше, а ко второму об усопшем остаются только воспоминания, но и они постепенно стираются и уже не активируют систему досье.

Первое, что обычно упоминается, когда речь заходит о представлениях о смерти, – горе, однако его лучше отложить напоследок. Это совершенно особая эмоция, поскольку связана с диссоциативным объектом, то есть человеком, о котором разные когнитивные системы дают не согласующиеся между собой заключения. Само горе это не объясняет – только его особый оттенок по отношению к мертвым.

Почему мы в принципе испытываем горе, пока еще не очень ясно. Однако, если взглянуть с точки зрения эволюционной истории, какие-то аспекты этого чувства становятся понятнее. Потеря ребенка, любящих родителей или бабушек и дедушек, которые заботятся о вашем потомстве, – очевидная генетическая катастрофа. По сухому генетическому счету потеря ребенка – это настоящая беда, тогда как потеря младенца – это меньший ущерб (поскольку в него вложено меньше сил); утрата подростка – наихудший вариант (потерян весь вклад и средство передачи генетического материала), а потеря престарелого родителя должна казаться менее травматичной. По некоторым данным, относительная интенсивность горя (очень трудно поддается измерению, но какие-то статистические заключения на основании крупномасштабных сравнений получить можно) этим предположениям соответствует. Но мы теряем не только близких родственников. Поскольку человек – вид социальный и поскольку мы так давно живем небольшими группами, потеря любого ее члена – это утрата источника ценной информации и потенциального сотрудничества. [109]

Тем не менее, даже если эти эволюционные соображения объясняют, почему по одним людям мы горюем, а по другим нет, нам по-прежнему не ясно, откуда в принципе возникает настолько сильное негативное чувство. Биологи выдвигают гипотезу, что многие негативные эмоции могли развиться для настройки последующих решений. Например, казнясь о том, что плохо с кем-то обошлись, мы даем себе эмоциональную установку в будущем обходиться с людьми лучше. Однако в случае чьей-то смерти это вряд ли оправдано, поскольку мертвые уже не могут участвовать ни в каком социальном взаимодействии. И все же, возможно, именно в этом аспекте и заключается то, что ускользает от человеческого сознания. Как я уже предполагал, в присутствии мертвого тела какие-то когнитивные механизмы по-прежнему функционируют так, будто человек все еще с нами. Так что, хотя общего объяснения для горя у нас нет, может быть, в нем удастся лучше разобраться, если исходить из того, что лишь некоторым из наших когнитивных систем смерть представляется концом.

Горе не единственный процесс в эмоциональной сфере, вызываемый присутствием мертвого тела. Как показали эксперименты Кларка Барретта, наше понимание смерти опирается в основном на интуитивные представления об одушевленности, сформировавшиеся в контексте избегания хищников . И хотя современные дети мало знакомы или вообще не знакомы с этим явлением, именно в этом контексте их интуитивные представления легче всего выявляются и обладают наибольшей четкостью, позволяя нам взглянуть на соответствующие эмоции под новым углом. Сторонники теории «управления ужасом» утверждали, что источником ужаса служит смертность как таковая . Однако исследования систем логического вывода позволяют предположить, что гораздо более вероятным источником интуитивных представлений и эмоций служит боязнь оказаться объектом охоты. По сути, мертвая добыча – это всего лишь одна из разновидностей мертвых тел. Однако наши интуитивные системы могут интерпретировать это с точностью до наоборот, считая добычу понятным объектом, а другие мертвые тела представляя по аналогии. Значит, если вид трупа вызывает ассоциации с чем-то мучительным, возможно, причина кроется в том, что мертвец в какой-то степени воспринимается как жертва охоты.

В первой главе я высказывал предположение, что многие религиозные явления обязаны своим существованием скрытым механизмам релевантности. То есть, если определенная тема или объект активно провоцирует умозаключения в разных системах сознания, вероятность стать объектом культурного внимания и дальнейшей доработки для нее повышается. Именно так, судя по всему, происходит с мертвыми телами. Их присутствие в силу разных причин активирует разные системы сознания. Релевантная концептуальная интерпретация интуитивных представлений, поставляемых нашей системой защиты от заражения, дает повод считать их заразными; они вводят нас в ступор, поскольку интуитивные выводы разных систем не согласуются между собой; они эмоционально окрашены в силу нашего личного отношения к ним; они пугают, поскольку активируют схемы избегания хищников.

Давайте еще раз вспомним каталог шаблонов сверхъестественного. В одной из категорий неодушевленный объект (как правило, рукотворный, но бывает и природный) обладает интенциональными характеристиками: например, статуя, которой молятся люди. В примерах Карло Севери шаман куна обращается к выстроенным в ряд статуэткам, предположительно понимающим то, что он говорит на их особом языке. Во многих местностях способностью понимать разные ситуации и поступки людей наделяется некая скала или дерево. Все эти верования требуют особого мысленного усилия, поскольку противоестественные свойства этих объектов малоубедительны. Чтобы возникло убеждение, будто Мадонна исцеляет, а статуэтки будут сражаться с духами, множество людей должны определенным образом, обеспечивающим объекту всеобщее внимание, объединить массу противоестественных сюжетов. Это и в самом деле нелегкий труд.

Однако мертвое тело – объект иного порядка, поскольку не рукотворен, не требует особых усилий для встречи с ним и неизбежно оказывает ощутимое когнитивное воздействие. Мертвое тело приковывает внимание, что бы мы о нем ни думали. Его когнитивное воздействие происходит от того, что наша система досье и система распознавания живых существ рождают несопоставимые представления об умершем, усиленные горем в сочетании со страхом пасть жертвой хищника.