Джон Бартон - История Библии. Где и как появились библейские тексты, зачем они были написаны и какую сыграли роль в мировой истории и культуре [litres]

Пример пассажа, в котором LXX, возможно, отражает еврейский оригинал более древний, нежели тот, с которым мы сейчас встречаемся на страницах Еврейской Библии – это фрагмент Второзакония (Втор 32:8–9), современный текст которого гласит:

Когда Всевышний давал уделы народам

и расселял сынов человеческих,

тогда поставил пределы народов

по числу сынов Израилевых,

ибо собственная часть Господа – народ Его [71],

Иаков наследственный удел Его.

Здесь, как предполагается, слова «Всевышний» и «Господь» идентичны, а сам текст говорит о том, что Бог определил столько народов, сколько было сынов Израилевых (в данном случае Израиль – еще одно имя Иакова), то есть двенадцать, но сохранил народ Израиля как свою особую собственность (тринадцатый народ?). Септуагинта дает нам совершенно иное впечатление:

Когда Всевышний давал уделы народам

и расселял сынов человеческих,

тогда поставил пределы народов

по числу богов [72],

ибо часть Господа народ Его,

Иаков наследственный удел Его.

Здесь неявно подразумевается политеистический контекст, в котором Всевышний (евр. , Элион), отличается от Господа (Яхве). Элион разделял народы по одному для каждого бога, не предполагая никакого определенного числа, и Израиль выпал Яхве. Легко представить, почему переписчик более поздних времен мог внести в этот текст изменения, стремясь устранить любые намеки на политеизм, но намного сложнее понять, зачем кому-то исправлять вариант текста, который согласуется с современной Еврейской Библией, и тем самым делать его более политеистическим. На этих основаниях большая часть современных толкователей полагает, что греки, должно быть, опирались на более древнюю версию еврейского текста, нежели та, что дошла до нас, и именно поэтому в англоязычной библейской редакции NRSV, а также во многих других современных переводах, этот текст передается в соответствии с LXX, а не с еврейским оригиналом.

Вторая проблема в том, что порой создатели Септуагинты могли сознательно менять смысл еврейских слов, желая передать версию, которая казалась им более подходящей в богословском плане. Перевод всегда подпадает под влияние того окружения, в котором работает переводчик, но Септуагинта заходит еще дальше. Это можно увидеть в ее отношении к жизни после смерти. Еврейская Библия по вопросу загробной жизни явно хранит молчание и склонна изображать мир мертвых как темный, таинственный, лишенный каких-либо положительных черт – это место, где прекратилось восхваление Бога и люди уже не могут возликовать в сопричастности к Нему. Особенно в Псалтири верующий молится об избавлении от шеола, но он просит не о том, чтобы его воскресили из мертвых, а о том, чтобы его в должный час спасли и не позволили попасть туда:

Объяли меня болезни смертные,

муки адские [73]постигли меня;

я встретил тесноту и скорбь.

Тогда призвал я имя Господне:

Господи! избавь душу мою.

Ты избавил душу мою от смерти,

очи мои от слез

и ноги мои от преткновения.

Буду ходить пред лицем Господним

на земле живых.

В греческой версии этот текст порой изменен, и молитва об освобождении из шеола воспринимается как молитва о воскресении. В псалме 15 еврейский текст возглашает о Боге, спасающем просителя от преждевременной смерти: «…ибо Ты не отдаешь меня шеолу и не позволяешь верному Твоему увидеть преисподнюю» [74]. В греческом варианте [«…ибо Ты не оставишь души моей в аде и не дашь святому Твоему увидеть тление», Пс 15:10, Синодальный перевод] мы видим, что Богу еще только предстоит спасти просителя из ада, куда тот уже ниспал , и именно такое прочтение псалма предполагается в Книге Деяний святых апостолов (Деян 2:31), где он трактуется как пророчество о воскресении Иисуса.

Термины, связанные с воскресением, Септуагинта применяет и там, где еврейский текст на них даже не намекает. Например, в псалме 1 на иврите мы читаем: «…не устоят нечестивые на суде» (Пс 1:5), и это означает, что они не смогут выступить в свою защиту перед лицом суда и сопричислиться к праведным – причем речь идет только об этом мире. Нечестивым не предоставят никакого положения среди добродетельных людей, в особенности в городском совете. Но на греческом еврейское слово «устоять» передано словом со значением «воскреснуть из мертвых» (греч. ἀναστήσονται, вместо более буквального στήσονται): «не воскреснут нечестивые в совет праведных» [75]– и здесь «совет» понимается как собрание праведных в Царствии Небесном в посмертии. Это придает псалму совершенно иной оттенок смысла – и понятно, что христианам он в таком виде нравится гораздо больше. Церковь развила трактовки Греческой Псалтири, в которых во многих псалмах делался акцент на будущей надежде на возрождение. Псалмы 1, 2 и 3 рассматривались как предвещавшие воскресение Христа и потому провозглашались в дни Пасхи, как по традиции провозглашаются до сих пор на литургии часов в Римском обряде. Можно с полным правом сказать, что здесь в качестве «Библии» выступает не еврейский текст, а именно Септуагинта [6].

Вероятно, и в древнем иудаизме, и в раннем христианстве расхождения между двумя вариантами текста, еврейским и греческим, не воспринимались столь серьезно, как воспринимаются нами, привыкшими к аккуратной вычитке и точности перевода. Книга пророка Иеремии существовала в двух формах, краткой и пространной, и главы в них располагались в различном порядке, но вряд ли кому-то были известны и та и другая, а потому, говоря об «Иеремии», каждый подразумевал ту книгу, которой посчастливилось владеть его общине. На общее послание книги эти расхождения особо не влияют, и даже в тех местах, где греческий текст расходился с еврейским – скажем, в псалмах, о которых мы только что упоминали – люди не распознавали различий. Даже апостол Павел, явно владевший языками в той мере, чтобы свободно читать Священное Писание и на еврейском, и на греческом, никак не отмечает этих различий и выбирает тот вариант, который послужит на благо его аргументов или будет знаком его читателям. Так что для тех, кто говорил на греческом, Септуагинта была эквивалентом Еврейской Библии, пусть даже кое-где ее послание действительно могло расходиться с оригиналом. Возможно, это послужит напоминанием о том, что мы по-прежнему воспринимаем наши переводы так, как если бы они являлись настоящей Библией, и обычно не осознаем, какими путями они могут порой искажать первоначальное послание.

Со временем Греческая Библия расширилась, и в нее вошли другие книги помимо Пятикнижия. Как именно это произошло, нам неизвестно, но в той или иной степени этот процесс завершился к I веку до нашей эры, поскольку именно к тому времени другие книги (те, которые в иудаизме позже будут причислены к Пророкам и Писаниям) начинают цитироваться не только в новозаветных произведениях I–II столетий нашей эры, но и в сочинениях других авторов эллинистической эпохи. Но среди них появлялись и такие книги, которых никогда не было в Еврейской Библии (Книга Премудрости Соломона), и такие, еврейский оригинал которых был утрачен и нашелся лишь в недавние времена (Книга Премудрости Иисуса, сына Сирахова; Книга Товита) – иными словами, те книги, которые в конце концов были причислены у протестантов к апокрифическим. В ранней Церкви почти все принимали их как Священное Писание (см. главу 9) и совершенно не знали о том, что в иудаизме их отвергли. Впрочем, иудейская община в Александрии, по крайней мере в ранние времена, считала, что эти книги достойны находиться рядом с теми, которые вошли в Еврейскую Библию, иначе мы бы ими просто не обладали; но, как мы уже видели, из раввинского канона Священного Писания они в конце концов были исключены.