Джон Бартон - История Библии. Где и как появились библейские тексты, зачем они были написаны и какую сыграли роль в мировой истории и культуре [litres]

Равно так же, если мы коснемся вопроса о родах священства в Церкви, Новый Завет покажет нам, что даже в самых ранних церквях не царила анархия – они, так или иначе, «управлялись». Впрочем, нет никакой возможности примирить это свидетельство о различных родах служения, характерных для ранних дней христианства, с более поздней моделью, в которой уже присутствовали епископы, священники и диаконы. Считать иначе – значит вовлекаться в ту или иную форму церковной мифологии. Если настаивать на апостольских корнях такой системы иерархии священства, то мы вступим в противоречие с разумным подходом к Библии. Точно так же можно в каком-то смысле, хоть и весьма туманном, возвести к Священному Писанию папство, имея в виду знаменитый текст: «…ты – Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою» (Мф 16:18), но ни одна из его трактовок не предсказала бы ни тот институт, которым оно оказалось с течением столетий, ни тот авторитет, которым оно обладает в глазах верующих [81].

Сложность в применении Библии в рамках иудейских и христианских сообществ выходит за пределы простого несовпадения между религией и библейским текстом. Одна из проблем – разнообразие библейских жанров, многие из которых не слишком-то подходят в качестве основы для доктрины или этики. Например, и с повествовательными текстами, и с поэзией, подобной псалмам, возникает серьезный вопрос, как они могут служить частью авторитетной религиозной книги, в целом не давая ни постановлений, ни советов: рассказы повествуют об истории Израиля или об Иисусе и о ранней Церкви, а псалмы восхваляют Бога или размышляют о человеческой жизни без всяких претензий на догматичность.

В иудаизме возобладала такая линия: все священные книги стали восприниматься как в сущности своей тора . Не только к Пятикнижию, но и ко всем книгам библейского канона надлежало обращаться для того, чтобы научить людей вести свою жизнь как подобает правоверным иудеям; да и неевреи могли почерпнуть из этих книг некую мудрость. Внимание прежде всего уделялось соблюдению религиозных обычаев, и этой модели уподоблялись даже пророчества и псалмопение.

В христианстве на первый план по традиции выходил пророческий, провидческий характер Еврейской Библии: ее расценивали как свидетельство о грядущем Христе. В этом свете воспринимались даже Пятикнижие, учительные книги и псалмы, а Давид и Соломон (которым, соответственно, приписывали авторство Псалтири и учительных книг), по существу, считались пророками. Внимание уделяли тому, как Библия предсказывает пришествие Христа через Ветхий Завет и как объясняет его в Новом Завете.

Ни в том, ни в другом случае не забывали и о других аспектах Библии: иудеи проявляли интерес к пророчествам, а христиане – к закону и этическим учениям. Но главный акцент делался, соответственно, на торе – и на пророчествах.

Я особо подчеркнул великое разнообразие библейских жанров, которое, как мне кажется, должно нам воспрепятствовать, если мы решим уделить внимание лишь одному из них и пренебречь другими. В случае с Еврейской Библией это означает вот что: нам предстоит понять, как именно в книгах отражены многие различные аспекты жизни и занятий в Древнем Израиле, которая перестает быть плоской картинкой и обретает объем. В случае с Новым Заветом разнообразие жанров указывает нам на то, что Евангелия, Деяния, Послания и Книга Откровения укоренены в истории; проявляет разницу учений, изложенных в том или ином послании Павла или в изречениях Иисуса; а также свидетельствует о великих событиях, на которых основан Новый Завет, представляя их в форме повествований. Эти разные жанры нельзя сводить к примерам литературы одного и того же рода – они остаются ясно отличимыми друг от друга. Различив жанр, мы понимаем, чего ожидать от тех сведений, которые мы надеемся почерпнуть из каждой книги. Псалмы не устанавливают законов, а притчи не делают точных предсказаний; евангельские повествования о страстях Христовых не предписывают доктрин, а послания Павла, возникшие в ответ на те или иные проблемы ранней Церкви, не утверждают правил на все времена. И, возможно, чуткость к этим жанровым различиям – это важнейшее последствие принятия критического отношения к Библии, и оно становится условием того, что мы рассчитываем получить от прочтения библейского текста [4].

Еще одна проблема – это присутствие книг, приписываемых кому-либо помимо их реального автора, и связанные с этим вопросы об их авторитетности. В Ветхом Завете эта проблема по большей части не так велика: можно сказать, что псалмы приписаны Давиду как некоему древнему благотворителю псалмопения, а не в качестве сознательного (и тем самым неверного) притязания на авторство. Многих больше тревожит Книга Даниила, поскольку сама она притязает на то, что создана в период Вавилонского пленения (VI век до нашей эры), но при этом все ученые полагают, что на самом деле ее написали во II веке до нашей эры, в дни гонений при Антиохе IV Эпифане. Но в Новом Завете эта проблема стоит очень остро – если мы правы, предполагая, что послания Иакова, Иоанна и Петра, а также несколько из тех, что приписаны Павлу, на самом деле написаны под псевдонимом. Это подрывает их авторитет, поскольку в таких посланиях по крайней мере одно притязание – на имя автора – уже ложно.

Как уже отмечалось, этот подводный камень можно обойти, если кому-то хочется утверждать, что даже послания, написанные под псевдонимом, могут обладать авторитетом. Один распространенный подход строился на признании того, что в те времена, когда были написаны эти письма, в ходу были совершенно иные литературные обычаи, нежели у нас, и против ложных притязаний на авторство никто особо не возражал, да они никого и не волновали. Но в любом случае для приверженцев идеи о непогрешимой истинности Библии это явно проблема. Как правило, те, кто желает поддержать невероятно возвышенную доктрину об авторитетности священных текстов, издавна отрицали, что эти произведения написаны под псевдонимом, но иногда это требует разного рода изворотливости в аргументах, и это подрывает уверенность в выводах. Например, в случае с Пастырскими посланиями (Первое и Второе послания к Тимофею и Послание к Титу) кажется не слишком разумным предполагать, что Павел, уже очевидно достигший преклонных лет, вдруг изменил свой греческий стиль лишь ради того, чтобы написать эти тексты, столь иные в сравнении с другими его важными посланиями, – а кто хочет отстаивать их подлинность, тому и объяснять, почему именно это произошло.

Мы уже видели, что авторитет новозаветных книг принимался Церковью постепенно, и при этом почти без каких-либо официальных заявлений. Когда начали появляться документы, в которых перечислены книги канона, в них, как правило, утверждалось то, что уже и так было ясно большинству христиан. Новозаветные книги, вопреки мнению, которое слышится очень часто, не выбирались из более обширного свода, а обретали свой авторитет без особых противоречий; что же до книг, не вошедших в канон, то почти все из них появились гораздо позже принятых и никогда не использовались широко. Есть в лучшем случае несколько книг, которые могли оказаться в каноне, но не были к нему причислены: таковы, например, «Пастырь» Ерма и «Послание Варнавы», которые присутствуют в некоторых очень древних манускриптах Нового Завета – таких как Синайский кодекс. Идея, согласно которой эти произведения не считались «апостольскими» (именно так Мураториев канон отвергает «Пастыря Ерма»), допускала, что «апостольскими» были другие книги – те, которые вошли в наш Новый Завет и находятся в нем сейчас. Но на самом деле в то время об этом никто не знал – это заключение сделано уже на основе их общепринятого статуса.