Коллектив авторов - Иисус. Все мировые исследования

• обращаться к разочарованной части общества в период социальных перемен, угрожающих традиционным символам и ценностям, часто – во время борьбы за национальную независимость;

• считать настоящее и ближайшее будущее временем страданий и/или катастроф;

• воспринимать мир глобально; воображать, что сверхъестественное вмешательство необратимо изгладит из мира все зло и устранит все причины для страданий;

• считать победу добра скорой и неминуемой;

• стремиться к духовному возрождению и в то же время проповедовать благую весть;

• провозглашать равенство людей;

• делить мир на два лагеря – спасенных и неспасенных;

• нарушать общепринятые табу, связанные с религиозными обычаями;

• выступать сторонниками нативизма и сосредотачиваться на спасении всей общины;

• заменять традиционные семейные и социальные связи фиктивным родством;

• искать новые каналы для общения со священным;

• требовать активного вовлечения и безусловной лояльности;

• группироваться вокруг харизматического лидера;

• считать свои верования итогом особого откровения;

• в ожидании божественного спасения и освобождения занимать пассивную политическую позицию;

• ожидать возрождения рая в преображенном мире, куда вернутся предки;

• настаивать на возможности испытать опыт утопии уже в нашей реальности;

• возникать из предшествующих движений.

Все эти темы отражены в канонических Евангелиях; и, раз уж эсхатологическая «одежка» так подходит первым христианам, вполне можно предположить, что ее носил и сам Иисус. Иначе говоря, определение Иисуса как пророка апокалипсиса вполне объясняет, почему в преданиях о нем можно найти столько параллелей с эсхатологическими движениями по всему миру, чье богословие, как правило, изначально формируется пророками-основателями. То, что «в иудаизме I века эсхатологические движения встречались нередко» [579] D. E. Aune, «Understanding Jewish and Christian Apocalyptic», в кн.: Apocalypticism, Prophecy and Magic in Early Christianity (Tübingen: Mohr Siebeck, 2006), с. 1–12, цит. с. 5. Он упоминает Иоанна Крестителя, Февду, безымянного египтянина из Деян 21:38 и Иосифа Флавия ( И. Д . XX, 8.6), а также Кумранскую общину. , лишь укрепляет нашу точку зрения.

Пересказывать слова интересных людей и рассказывать о них разные истории – в природе человека; а Иисус, который «совершил изумительные деяния» ( И. Д. XVIII, 3.3), несомненно, был человеком интересным. Его слова и дела врезались в память. По всей видимости, еще до Пасхи иудеи начали рассказывать друг другу истории об Иисусе – несомненно, зачастую преувеличенные или не основанные на фактах, и повторять его слова – без сомнения, не всегда точно. И, разумеется, первые христиане имели о своем Господе вполне определенное представление, – откуда бы оно ни исходило.

Важно другое: вскоре после того, как образы Иисуса, рассказы о нем и приписываемые ему речения вошли в обиход, для многих они стали неотъемлемой частью их религиозной идентичности и средством самоидентификации. Как только верования группы становятся смыслом ее существования и частью ее представления о себе, возникает лояльность к ним, и начинается процесс их естественной консервации. Люди гордятся своим общим прошлым и противостоят значительным изменениям в важных для них общих убеждениях. Вот почему так часто «самая ранняя структура исторического объекта ограничивает спектр того, что могут сказать о нем позднейшие поколения» [580] B. Schwartz, «Social Change and Collective Memory: The Democratization of George Washington», ASR 56 (1991): 221–236, цит. с. 232. . Общество накладывает на коллективную память свои ограничения.

Особенно внимательно сосредотачиваются на прошлом религиозные группы; в результате восприятие прошлого превращается для них в некий интерсубъективный мир, который придает форму общественному согласию, становится авторитетным и продлевает свое бытие. В сущности, таково определение традиции: это рассказы и чувства, которые выражают личную и групповую идентичность и, следовательно, более или менее стабильно передаются на протяжении времени. Заинтересованность в традиции и ее сохранение идут рука об руку. Вот почему религиозные общины, даже совершенно незаинтересованные в разработке критической истории или неспособные ее создать, часто становятся хранителями воспоминаний или создают «пространство памяти», в котором новопришедшие проходят «мнемоническую социализацию» [581] Термины в кавычках цит. по: Eviatar Zarubavel, Social Mindscapes: An Invitation to Cognitive Sociology (Cambridge: Harvard University Press, 1997), с. 81, 87. . «Знакомство новых членов с коллективным прошлым – важный элемент инкорпорации их группой или общиной. Например, деловые корпорации, колледжи, армейские части зачастую первым делом знакомят новичков со своей коллективной историей, стремясь “помочь им освоиться”» [582] Там же, с. 92. .

Итак, следовало ожидать, что некоторые религии создадут себе письменные каноны, или, например, что некоторые любавичеры будут запоминать субботние проповеди своих ребе слово в слово и пересказывать их другим [583] S. Dein, «Mosiach Is Here Now: Just Open Your Eyes and You Can See Him», Anthropology & Medicine 9.1 (2002): 25–36, цит. с. 28. . Схожим образом и 1 Кор 11:23–26 и 15:3–7 доказывают – если нам вообще нужны доказательства, – что ранние иудеохристианские предания об Иисусе, его культ и обряды хранили воспоминания о нем. Более того, на этих первоначальных преданиях, несомненно, строились синоптические Евангелия; иначе говоря, во многом в их основе были речения Иисуса и изначальные рассказы о нем, ходившие еще при его жизни. Единственная альтернатива этому мнению – та, что древнейшие воспоминания общины просто исчезли и были заменены чем-то совершенно иным – с исторической точки зрения попросту бессмысленна. Люди, «вспомнившие» такие деяния или речения, которых не помнил никто другой, или не соответствовавшие тому, что помнили все остальные, попросту не смогли бы навязать общине свои выдумки. Разумеется, традиция, связанная с Иисусом, не оставалась неизменной – и все же это была именно традиция.

Я не защищаю здесь чрезмерную, наивную доверчивость к достоверности синоптических Евангелий. В книгах Матфея, Марка и Луки встречается и легендарный материал, и отражение специфических христианских интересов; кроме того, они, вместе с их источниками, не могут не страдать всеми «грехами памяти», которые я перечислил в начале статьи. Однако я настаиваю на том, что материалы, собранные синоптиками, при всей их стилизованности и идеализации исходят из повествований и речений, имевших широкое хождение с самых ранних времен, и что в этих Евангелиях, особенно в том, как они изображают Иисуса, мы можем найти реальные воспоминания, способные сложиться в нечто большее, чем просто туманный образ. Мою уверенность подкрепляет то, что синоптики часто описывают Иисуса как пророка апокалипсиса – и действительно, как я показал в статье, такое его понимание, по всей видимости, восходит к основным верованиям древнейших Церквей. Иными словами, общее впечатление, получаемое нами из синоптических Евангелий, подтверждается всем тем, что нам известно о первоначальном христианстве.