Андрей Десницкий - Христианство. Настоящее

Конечно, начала создаваться и русская христианская культура. Но одно дело, когда храм строится в центре древнего, отягощенного культурой греческого города, в котором одной из задач храма оказывается соединение культуры с христианством, „христианизация“ ее, и совсем другое, когда этот же храм оказывается всем – и верой, и культурой. А именно так случилось на Руси. Ее культура, подлинная культура, оказалась сосредоточенной в храме, в котором ее сутью стало так сказать „самообличение“, призыв к максимализму, требующему отказа от „мира“. Всё подлинное, прекрасное и великое в древнерусской культуре есть одновременно и призыв уйти, отказаться, отрешиться. Если же не уйти, то отдать свои силы построению некоего последнего, совершенного, всецело устремленного к небу и небом живущего „царства“, в котором всё без остатка подчинено „единому на потребу“.

Так максимализм стал судьбой русской культуры и русского культурного самосознания. Культура как „мера“, культура как „граница“ и „форма“ меньше всего вдохновляла его и в прошлом, и в последующее время, когда непосредственная связь между христианством и культурой оказалась оборванной. В каком-то смысле можно даже сказать, что у нас в России не возникло, не образовалось самого понятия культуры как совокупности знаний, ценностей, памятников, идей, совокупности, передаваемой из поколения в поколение для сохранения и преумножения, а одновременно и как мерила творчества. Потому что христианская культура, нашедшая свое выражение в храме, в богослужении и в быте, по самой своей природе оказалась чуждой идее развития и творчества, стала сакральной и статической, исключающей сомнения и искания, – никакой же другой культуры у нас больше не было.

И поэтому всякое творчество, всякое искание, всякая перемена ощущались как бунт, как почти кощунство и анархия, и, таким образом, суть культуры, как творческого преемства, не создалась».

Конечно, здесь о. Александр прибегает к очень широким обобщениям, которые нуждаются в уточнениях и поправках буквально по каждому пункту. К этому необходимо добавить, что преодоление этого разрыва между верой и культурой было одной из основных тем для классической русской литературы и в особенности религиозной философии, и они добились очень многого – к сожалению, этого не хватило для предотвращения катастрофы 1917 года. Да и мы, приходя в церковь в восьмидесятые и ранние девяностые, стремились именно к этому синтезу, интуитивно чувствуя, что классическая русская культура сохраняется скорее в церкви, нежели в парткоме, и эта культура по природе своей христианская, даже когда ее носители никак не связаны с церковной жизнью.

О. Александр, полагаю, точно обозначил основную проблему и определил базовый диагноз, который воспроизводится в том или ином виде в разных поколениях. Но как применить его к сегодняшней ситуации?

У Ф. М. Достоевского есть фраза, которую постоянно цитируют (в том числе и о. Александр в той своей беседе): «Покажите вы русскому школьнику карту звездного неба, о которой он до тех пор не имел никакого понятия, и он завтра же возвратит вам эту карту исправленною». Но мало кто обращает внимание на следующий факт: это не мнение самого писателя, а уничижительная характеристика, данная русским школьникам неким иностранцем, притом в пересказе Алеши Карамазова.

И вот какой вывод у Достоевского тут же делает из этих слов настоящий русский школьник Коля: «Ах, да ведь это совершенно верно! – захохотал вдруг Коля, – верниссимо, точь-в-точь! Браво, немец! Однако ж чухна не рассмотрел и хорошей стороны, а, как вы думаете? Самомнение – это пусть, это от молодости, это исправится, если только надо, чтоб это исправилось, но зато и независимый дух, с самого чуть не детства, зато смелость мысли и убеждения, а не дух ихнего колбаснического раболепства пред авторитетами».

Это очень русский диалог: Россия смотрится в Запад как в зеркало, пусть и несколько кривое, выставляющее ее в карикатурном свете. Глядясь в него, она одновременно видит себя глазами Запада – и понимает свои отличия от него. Немыслимо представить себе, чтобы вместо «немца» тут был бы «китаец» или «индус», их мнение о России – всего лишь некая забавная и, может быть, в чем-то поучительная экзотика, но никакое не «верниссимо». Россия ощущает себя как некую очень важную часть Запада и одновременно как не -Запад, но она не согласна быть « недо -Западом», « почти Западом». Проще говоря: да, мы живем в той же системе координат, что и «немец» (о китайце такого не скажешь), но живем все-таки по-своему. И если ученый «немец» смотрит на русского школьника со снисходительной улыбкой, то и у школьника найдется повод ощутить себя важнее и отважнее.

Впрочем, о ком мы говорим, произнося слово «церковь»? Мы постоянно слышим, что православные в России составляют большинство – но кто они, кого мы называем этим словом? Все, кто так или иначе чувствуют свою принадлежность к православной традиции, может быть, крайне мало зная о ней? Но тогда бессмысленно говорить о церкви, а только о некоей расплывчатой национальной идентичности: русский – значит православный. Или те, кто «посещают храмы» на великие праздники, Рождество и Пасху? Судя по полицейской хронике, это считаные проценты от населения.

А что мы называем словом «Россия»? Страну, в которой проживает почти полтораста миллионов человек с очень разными взглядами и поведением, или государство с его чиновниками, которые стремятся подменить собой всё остальное? Точно так же по-разному можно понимать слово «церковь». Это может быть народ Божий, то есть миллионы очень разных людей с разными взглядами по самым разным вопросам, помимо вероучительных, а могут так называться управленческие структуры. И соответственно, основной принцип принятия решений – «ради блага церковного», под которым понимается благополучие иерархических структур и рост их влияния.

Такой подход вполне устраивает и многих верующих: каждый из них прекрасно знает, что такое «ходить в церковь» и зачем это нужно, но мало кто задумывается, что значит «быть церковью». И потому в нашем публичном дискурсе слово «церковь» практически всегда означает иерархию и ее официальных представителей.

У РПЦ есть все необходимые данные, чтобы узнать примерное число тех, кто может считаться ее полноправным членом. За каждой литургией подсчитывается число причастников, эти данные передаются в епархию. Понятно, что далеко не все православные причащаются каждое воскресенье, но можно суммировать число причастников во всех храмах города, района, области за три воскресенья подряд. Кто-то придет два раза, кто-то окажется больным или в отъезде, так что цифры будут неточными, но будет понятно, какого порядка эти цифры – какая доля населения регулярно приступает к церковным таинствам. Собственно говоря, с канонической точки зрения это и есть церковь. И это явно очень небольшая часть нашего общества, но все же часть, несущая в себе все его свойства, будь то достоинства или недостатки.