Андрей Десницкий - Христианство. Настоящее

Чего же мы ждем от церкви? Разные люди – совершенно разного, тут бессмысленно делать широкие обобщения. Нет недостатка в конкретных предложениях: реформировать административное управление, ввести выборность священства и епископата и полную финансовую прозрачность, перевести богослужение на русский язык и осовременить его, допустить женатый епископат, чтобы отсечь юных карьеристов и привлечь самых опытных из белого духовенства к управлению церковью… Все эти меры могут быть хороши и оправданны, особенно если представлять себе их воплощение в некоем идеальном мире. Но даже попытка обсудить любую из этих мер приводит, как правило, к резкому делению на лагеря и яростному противостоянию. Вот, собственно, главный аргумент противников любых перемен…

Очевидно, что все мы ждем от церкви прежде всего христианства, явленного и в таинствах, и в повседневной жизни. По сути дела, ждем святости, и она в церкви безусловно есть, и я думаю, что лично знаю нескольких святых (например, о. Михаила Шполянского). Но это очень высокая планка – а если спустится пониже?

Власть ждет от церкви, что та ее будет освящать и благословлять. Меняются времена, идеологии и знамена, но при любом строе и при любом правителе по-настоящему сакральны в России только существующая власть и ее нынешний носитель. Потом, когда он умрет или будет свергнут, его можно будет осмеивать и ругать, но пока он на троне – он воплощает собой народность и державность, православные или коммунистические идеалы (по потребности), духовные скрепы и традиционные ценности. Трудно сказать, откуда именно это идет: от Византии, или от Золотой Орды, или вообще от стадных инстинктов высших приматов, – но это в любом случае так.

И церковные структуры так или иначе оказываются втянутыми в орбиту общего властепоклонства. Да, среди иерархов всегда были и будут исповедники, которые не признают за правителем высшего авторитета и возвышают свой голос в защиту угнетенных – например, митрополит Филипп или патриарх Тихон, – но святые на то и святые, что их никогда не бывает много. А рядовые епископы и священники как-то нехотя принимают сторону очередного «сергианства» (хотя не при митрополите Сергии оно началось и не с советской властью закончится) и потом платят по счетам государства.

Можно ли разорвать эту тесную привязку к наличной власти? Едва ли это удастся сделать, пока у церкви нет никакого центра власти и влияния, не зависящего напрямую от этой самой власти. Собственно, многие споры между Москвой и Константинополем – это споры двух имперских церквей, только одна империя принадлежит истории и потому не может ничего диктовать современности, а другая жива и рассчитывает прожить еще долго. Обе стороны не без оснований могут обвинять друг друга в папизме, то есть в стремлении подчинить всю церковную жизнь единому центру, и Москва ничто не ценит так высоко, как свой безусловный суверенитет. Но вся беда в том, что папизм может быть и суверенным: безраздельная и единоличная власть одного человека над церковью устанавливается всего удобнее, когда эта церковь совершенно суверенна. Кстати, в политической жизни осуществляется тот же самодержавный принцип.

Гармонично ли выстраиваются отношения между двумя центрами влияния: Кремлем и Патриархией? Некогда Алексей Михайлович Тишайший и сын его Петр Алексеевич Великий увидели в патриаршей власти конкурента и потому упразднили ее сначала фактически, а затем и юридически. Но вот Сталин распознал в ней инструмент влияния и потому возродил. Как будут развиваться дальнейшие отношения Кремля и Патриархии, мы не можем угадать, да и не очень интересно угадывать, но очевидно одно: пока в России есть сильная власть, она церковь в покое не оставит, и, поскольку у церкви нет сколь-нибудь существенного центра принятия решений за пределами российских границ, уклоняться от объятий власти она не сможет, да и вряд ли захочет. Таким центром могли бы стать Всеправославные соборы, первый из которых состоялся в 2016 году, но Москва в нем не участвовала.

Чего ждут широкие народные массы, заходящие иногда в церковь? Процитирую известного православного публициста С. Л. Худиева: «Даже люди не слишком благоговейные в своей обычной жизни нуждаются в церкви как в месте благоговения». Это правда, и «место благоговения» всегда будет предложено просто потому, что на него всегда будет спрос.

И далее Худиев пишет, что именно по этой причине не надо ничего в церковной жизни менять: «Опыт как католиков, так и протестантов, показывает интересное явление – желание пойти людям навстречу парадоксальным образом оборачивается тем, что люди уходят». А вот это уже сомнительно – во всяком случае, опыт русских православных XX века показывает, что, если не идти людям навстречу, они устраивают революцию. Из церкви они тогда не просто уходят – они ее или взрывают, или в лучшем случае превращают в овощехранилище.

Так возникает своеобразная логика двоемыслия: да, мы не постимся, как указано в уставе, но тем более нельзя допускать никаких послаблений в теории, ведь тогда на практике станут поститься еще небрежнее. То есть принцип «исполняем наполовину» заложен в систему изначально. Строгость законов и неаккуратное исполнение, как повелось на Руси.

Заметим, что перемены все же идут. Те, кто застал самое начало «церковного возрождения» четверть с небольшим века назад, видит колоссальную разницу между церковным бытом того и нашего времени. Например, тогда нормой было причащаться несколько раз в год после суровой подготовки: минимум три дня поста, вычитывание трех канонов, посещение всенощной накануне и проч., – сегодня все больше храмов, где причащаться принято за каждой литургией после куда менее строгой подготовки. Это очень характерный пример: официально не меняется ничего, «акривия» (строгое исполнение правил) в теории неизменна, но зато «икономия» (снисхождение к немощам) всё мягче на практике.

А чего ждут и куда идут вышедшие из неофитства, особенно те, кто не встроился в клерикальную систему?

Кто-то, разочаровавшись, уходит к католикам и протестантам или еще дальше. Кто-то старается жить глубокой личной или, намного реже, общинной жизнью, оставаясь в рамках традиционных форм и установленных юрисдикций. Это достаточно просто сделать, особенно мирянам. К тому же любые уходы означают разрыв с теми, кто воспитал тебя в вере, кто молился вместе с тобой, и это, конечно, не для всех допустимо.

Кто-то предлагает развитие «альтернативного православия», где мы, впрочем, обычно наблюдаем ту же картину жесткой сословной иерархии и личной непогрешимости предстоятеля. Альтернативное православие – так ли уж оно в данном случае альтернативно? Да и попытки выстроить общинную жизнь, особенно на том этапе, когда община перерастает рамки узкого дружеского круга, нередко приводят к возникновению всё той же жесткой административной иерархии, того же разделения на узкий круг «основателей» и широкий – «последователей», а снаружи – либо опасные «враги», либо полезные «попутчики». Что поделать, мы все вышли из ленинского комсомола.