Владислав Петрушко - Курс лекций по истории Русской Церкви

Митрополиту Исидору предлагали покаяться и вернуться в лоно Православия. Но он наотрез отказался — еще одно свидетельство того, что в основе униатской деятельности Исидора лежали серьезные пролатинские убеждения, а не только мотивы получения помощи грекам от Запада. Упорство Исидора ставило русских перед большим затруднением: предстояло судить, низложить, а быть может, в перспективе, и казнить за отступничество самого Предстоятеля Русской Церкви. Такого на Московской Руси еще никогда не бывало. К тому же это автоматически приводило к полному и окончательному разрыву с Константинополем, к которому русские привыкли питать искренние сыновние чувства. Поэтому несмотря на непоколебимую решимость Руси отстаивать Православие, нелегко было делать это с помощью столь крутых мер.

Москвичи, безусловно, робели перед тем, что предстояло совершить. Во-первых, не было подобных прецедентов: новации всегда вызывают трудности. Во-вторых, приходилось действовать полностью самостоятельно — к этому на Руси при былой зависимости от греков тоже не привыкли. В-третьих, выступление против греков создавало естественную этическую трудность: обличать в ереси приходилось Константинопольскую Церковь-мать и греков — наших учителей в православной вере. И наконец, имел место просто страх за возможные последствия, основанный на политической оценке ситуации в мире. Это немаловажно, если принять в расчет, что в это время Русь была теснима врагами со всех сторон. На юге и востоке татары: Орда, ослабевшая от внутренних усобиц, все же еще была опасна — стоит ей преодолеть смуты и она вновь будет в состоянии разгромить и поглотить Русь. На северо-западе — Тевтонский и Ливонский Ордена, которые, имея на руках такой козырь, как акт Флорентийской унии, вполне могут возобновить крестовый поход против непокорных Риму «схизматиков». И наконец, с запада — Литва и Польша, также всегда готовые выступить против Москвы, тем более теперь, когда с помощью унии открывалась такая заманчивая перспектива создания из Польши, Литвы и Руси гигантской католической империи под властью Ягеллонов. Словом, между мусульманским Востоком и католическим Западом, как между молотом и наковальней, была зажата маленькая Московская Русь — все, что на тот момент осталось на земле от Православной Ойкумены.

Неожиданно часть трудностей разрешил сам Исидор. Митрополит, проведя в заключении почти полгода, осенью 1441 г. бежал вместе со своим учеником архидиаконом Григорием в Тверь. Причем, можно думать, что против его побега не были против и сами его московские судьи, не желавшие предельно обострять ситуацию. Однако, и Тверской князь Борис, несмотря на традиционную вражду Твери и Москвы, посмотрел на дело глазами православного христианина, а не политика: он также велел арестовать митрополита, и в результате Исидору довелось еще полгода просидеть в заключении. Из Твери он попадает в Новогрудок — митрополичью кафедру Литовской Руси, — но и здесь его ожидает полный провал: великий князь Казимир признал законным не Ферраро-Флорентийский собор и папу Евгения IV, а Базельский с его антипапой Феликсом V. В результате унию не приняла даже Литва. Такого, вероятно, Исидор не мог предположить даже при самом худшем прогнозе событий. Незадачливый кардинал уезжает в дорогой его сердцу Рим с тем, чтобы уже больше никогда не появляться на Руси, в которой он так жестоко обманулся.

Справедливости ради надо отметить, что Исидор как греческий патриот приехал в Константинополь накануне его падения в 1453 г. и находился там вплоть до того момента, когда город пал под ударами турок. Кардиналу-униату, вероятно, помимо страданий, испытанных при виде гибели тысячелетней империи, было не менее тягостно сознавать, что несмотря на предательство своей веры греки так и не получили от католического Запада никакой реальной помощи.

Значение событий, которые произошли во Флоренции, а потом в Москве, было огромным для судеб Православия вообще и для России, в частности. Ферраро-Флорентийский собор был покушением на Церковь Христову как таковую, на Вселенское Православие. Это была попытка Рима поглотить целиком всю Православную Церковь. Если бы она удалсь, Православие должно было бы вообще прекратить свое существование. А это могло означать только одно: либо Православие не есть Истина (с чем невозможно согласиться), либо наступает конец мира, поскольку на земле исчезает истинная Церковь Христова. И быть может, конец света состоялся бы тогда, если бы не нашлись эти шесть русских православных епископов, один князь Василий Темный и святитель Марк Эфесский, которые не побоялись ни мусульманского Востока, ни католического Запада. Их руками и трудами на задворках Европы, среди лесов и снегов, Промыслом Божиим для мира было сохранено Православие.

Осуждение и низложение униата Исидора поставило перед Русской Церковью труднейшую задачу: как защитить Православие и в то же время соблюсти максимум каноничности в своих действиях. Разрыв с униатским Константинополем был неизбежен, однако ситуация, в которой Русская митрополия ради сохранения чистоты Православия должна была обрести свою автокефалию, была беспрецедентной. Не существовало никаких прямых канонических определений, которые бы предусматривали весь алгоритм действий в условиях, подобных тем, что были созданы Флорентийской унией. Обретение церковной автокефалии (хотя, как мы видели, Русь к ней отнюдь до сих пор не стремилась) было теперь совершенно необходимо. Но обосновать ее с точки зрения существующих древних канонов не представлялось возможным. В то же время рубить с плеча русские боялись. Во-первых, дело было столь важным, что опереться на авторитет сложившихся в Православии канонических норм считалось просто необходимым. А во-вторых, сказывалась некоторая робость москвичей в богословских и канонических вопросах — естественное следствие труднейшего положения Руси в годы татарщины. И если фундаментальный вопрос о православной вере, поставленный флорентийским отступничеством греков, русские разрешили для себя быстро и решительно — недостающие аргументы «от разума» восполнялись здесь доводами «от сердца», — то, когда дело дошло до канонического оформления создавшейся ситуации, русские почувствовали себя неуверенно. Это уже в конце XIX столетия знаменитый церковный историк В.В.Болотов провозгласит: канонично то, что полезно для Церкви. Если бы в Москве в XV столетии посмотрели на дело столь же широко, то стало бы очевидно: там, где речь идет о сохранении догматов Православия, там уже не до того, чтобы соблюдать каноны. Каноны — это икона Церкви, ее идеальный образ. Но Флорентийская уния поставила под угрозу само бытие Православной Церкви в мире — следовательно, ради сохранения Православия Русская Церковь имела полное право уже не руководствоваться канонами в своих отношениях с отступниками. Однако в ту пору москвичи еще испытывали исключительный трепет перед буквой канона. Отсюда та величайшая осторожность, которую мы наблюдаем во всем деле с автокефалией Русской Церкви.