Владислав Петрушко - Курс лекций по истории Русской Церкви

Конечно, история с преп. Максимом Греком не лучшим образом характеризует ту драматическую ситуацию, которая в то время сложилась в Русской Церкви и государстве. Наша история имеет некоторые довольно темные страницы, и идеализировать ее не нужно. Но и драматизировать тоже не стоит. Так было всегда и везде, ибо Церковь Святая и Непорочная существует здесь, на грешной земле, среди падшего мира, во зле лежащего. Поэтому всегда в земной жизни соседствуют святость и грязь. Можно вспомнить, например, как был неправедно осужден св. Иоанн Златоуст во времена, когда святые отцы на Вселенских Соборах утверждали догматы Православия, в пустынях творили подвиги и чудеса великие преподобные, а в Константинополе в то же самое время в императорских дворцах травили и резали друг друга претенденты на престол, а народ дрался и калечил друг друга, болея за своих любимцев на конских ристалищах. Так было всегда, и Третий Рим в этом смысле не явил нового в сравнении с Римом Ветхим и Римом Вторым да и всем остальным миром тоже.

Митрополит Даниил, как уже говорилось, был смещен с Первосвятительской кафедры в 1539 г. Это была эпоха смуты в Московском государстве, вызванной малолетством великого князя Иоанна IV и своеволием боярских группировок, фактически узурпировавших власть в стране. В этой драматической ситуации, сложившейся после кончины Василия III, тоже можно видеть проявление общего духовного упадка, наметившегося на Руси. К сожалению, уже со времени становления могущественного централизованного православного Русского государства можно было разглядеть некоторые далеко не самые лучшие тенденции. В нашей историографии больше принято говорить о том, что формировавшееся в это время российское самодержавие вобрало в себя ряд неприглядных черт монголо-татарской тирании. Однако не меньшую роль в искажении самодержавного сознания русских государей в сторону деспотизма сыграло осмысление ими своего преемства от Византии. Увы, Москва как Третий Рим восприняла не только великие достижения, но и негативные издержки византийского имперского сознания. С одной стороны, монарх стал мыслить себя безраздельным хозяином и господином над всеми своими подданными. С другой, — бояре теперь, в соответствии с таким пониманием монархии, становились своего рода холопами высшего порядка. Это закономерно формировало в них рабское сознание: московская знать XVI в. — это уже не советники и соработники своего государя, как во времена Калиты и его ближайших преемников, а холопы и слуги, зависимые от милости и настроения своего самодержавного господина. Отсюда и их раболепство и заискивание перед государем, легко сменяемое участием в смутах и заговорах, попытками при первой же возможности узурпировать власть и урвать кусок пожирнее от государева наследства — типичный комплекс раба: занять место господина и отомстить за все пережитые унижения и обиды.

Все это особенно ярко проявилось после кончины Василия III, оставившего наследником своего 3-летнего сына Иоанна при регентстве его матери — легкомысленной и недалекой Елены Глинской. Оскорбленные и униженные потомки Рюриковых и Гедиминовых родов, низведенные до полурабского положения московских бояр, тут же воспрянули духом. Пришло их время, и началась вакханалия боярских интриг и заговоров. Елена пала их жертвой, будучи, скорее всего, отравленной (при исследовании ее останков в них было обнаружено повышенное содержание ртути). Она умерла совсем еще молодой в 1538 г. Вслед за великой княгиней ушел из жизни и ее фаворит — князь Овчина-Телепнев-Оболенский: он был после смерти Елены заточен и уморен в темнице. После этого боярская смута разгорелась еще пуще. В такой обстановке малолетний великий князь выживает лишь только благодаря тому, что бояре ссорятся между собой, яростно борются за влияние, ненавидя друг друга. Но при этом ни одна из боярских семей не может утвердиться у власти настолько прочно, чтобы положить начало новой династии. Бояре отчаянно конкурируют между собой, и малолетний Иоанн Васильевич в такой ситуации удерживается на троне как устраивающий все группировки нейтральный вариант. Ближе всех к кормилу власти подобрался клан Суздальской ветви Рюриковичей — князей Шуйских, самых родовитых из Мономахова колена.

Пока бояре яростно дерутся, грабя казну и захватывая самые доходные «кормления», где-то на кремлевских задворках подрастает всеми забытый и брошенный государь-отрок. До него боярам нет никакого дела, его воспитанием никто не занимается, его наследие никто не обороняет. А ведь совсем иначе обстояли дела, когда таким же малолетним Московский престол унаследовал Димитрий Иоаннович, будущий Донской. Тогда бояре все как один встали на защиту интересов Московской державы, оберегая своего малолетнего государя и продолжая политику его предков. Потому-то и князь в ту пору не мог не считаться с мнением боярской думы и поступать вразрез с убеждениями своих советников — всех сплачивало служение одному великому общему делу. Теперь же, к XVI в., все было иначе, ибо совершенно иным стал характер взаимоотношений государя-самодержца и его бояр. Уже Иоанн III в ответ на выражаемое против его мнения суждение боярина кричал: «Пошел вон, холоп! Ты мне более не надобен!». А при Василии III бояре и вовсе уже не дерзают перечить своему самодержцу, который сознает свое происхождение от автократоров Палеологов. Поэтому бояре, превратившиеся в холопов высшего ранга, подлинно по-рабски ненавидят своего господина и не радеют о его деле, собственности, хозяйстве — то есть о Русском государстве. Это страшные симптомы духовной деградации русского общества, которое переживает глубочайшую трагедию: царственный блеск православной монархии и величие Третьего Рима сочетаются в нем с серьезным духовным изъяном. Корень его — в деспотии, ставшей искаженным отражением подлинной православной монархии, призванной быть земной иконой Царствия Небесного. Именно этот византийский изъян унаследовал вместе с великолепной идеей Третьего Рима Иоанн III, и в еще большей степени его сын-полугрек Василий III. Именно в этом коренится причина того кровавого ужаса, в который православное царство выродится в правление их потомка и продолжателя — Иоанна IV Грозного.

В делах церковных царила не меньшая смута. Митрополит Даниил, привыкший потакать сильным мира сего, продолжал действовать в том же духе. Он оставался в силе, пока жива была Елена Глинская, которая не могла забыть услуги, оказанной ей угодливым митрополитом — благословения на прелюбодейный брак с Василием Иоанновичем. Но как только Елены не стало, и разгорелись распри между боярскими кланами, Даниил быстро запутался в легко меняющейся обстановке. Митрополит неверно рассчитал ход событий и примкнул к князю Ивану Бельскому. Однако Шуйские победили в этом противостоянии и отправили Бельского в заключение. Вместе с временщиком пал и недальновидный митрополит. Князь Иван Шуйский уже на шестой день после этого события возвел на митрополию игумена Троице-Сергиева монастыря Иоасафа (Скрипицына), бывшего воспреемником Иоанна IV от купели. Характерно, что Иоасаф явился первым русским митрополитом после разрыва с греками, который при восшествии на митрополичью кафедру не объявлял о своем отречении от Константинополя, как это обычно делали его предшественники. Возможно, это было связано с тем, что Иоасаф принадлежал к кругу нестяжателей, которые были склонны к восстановлению прерванных связей с греками. Впрочем, слова митрополита, сказанные при его поставлении, имели в виду не возврат к юрисдикционной зависимости от Константинополя, но лишь единство с ним в православном учении.