священник Андрей Постернак - Божественная власть, церковная иерархия и духовный авторитет в раннехристианской латинской традиции

Западные никейцы, напротив, не уделяют достаточного внимания учению о «порядке» в отношениях между Лицами Пресвятой Троицы, что не позволяет им в полной мере воспринять каппадокийское учение о монархии Бога Отца. В то же время они особо акцентируют внимание на единовластии Троицы по отношению к тварному миру. Единство власти и господства Троицы является для латинских богословов важнейшим проявлением единосущия Божественных Лиц. В богословии латинских авторов Бог-Троица и мир через идею Божественного всемогущества формируют бинарную и вертикально-иерархизированную модель бытия, где каждое явление занимает свое место. Вероятно, неслучайно, что подобного рода четко упорядоченная вертикальная модель в конце концов возобладала также и в латинской экклезиологии, найдя выражение в учении о папском примате.

Четыре года назад (в конце ноября 2011 г.) я уже выступал на Ежегодной богословской конференции ПСТГУ с сообщением на сходную тему [32]. Тогда основное внимание я уделил наследию Киприана Карфагенского, поскольку именно он определил вектор развития учения о римском примате в африканской экклезиологической традиции. В этой связи учение Киприана стало для меня своеобразным логическим и композиционным центром повествования: Тертуллиана я рассматривал как его предшественника, Оптата и Августина – как его продолжателей. В заключение я сопоставил африканскую и римскую концепции примата, используя при этом для сравнения труды Льва Великого, великолепно раскрывшего римский взгляд на данную проблему. Кроме того, я уделил некоторое внимание вопросу о рецепции африканского экклезиологического наследия в эпоху Каролингов и во времена французского галликанизма. Завершил же я свой доклад пассажем, который может показаться слишком дерзновенным. Я попытался возвыситься над историей (хотя речь в любом случае идет об истории догматов, вероучения или теологических доктрин) и обратиться к богословскому осмыслению проблемы. Я попытался указать на те элементы в учении африканских отцов, которые могут быть интегрированы сегодня в экклезиологическую модель, получившую (несмотря на провозглашение в XIX в. догмата о непогрешимости папы) развитие в Католической Церкви. Речь идет о так называемой «экклезиологии общения», импульс развитию которой дал II Ватиканский собор.

В статье, опубликованной в сборнике «Communio et traditio: Кафолическое единство Церкви в раннехристианскую эпоху», я представил более детальное исследование обозначенной проблемы, уделив особое внимание наследию Тертуллиана, Киприана и Августина. В то же время в начале статьи я рассмотрел позицию их предшественника Иринея Лионского, который не был представителем африканской традиции, но, вероятно, оказал определенное влияние на экклезиологические воззрения африканских авторов. Некоторое внимание я уделил также богословию Оптата Милевитского и лишь кратко описал позиции авторов, живших после Августина.

В настоящей работе я не хотел бы повторять все то, что было представлено в моем предыдущем выступлении и статье. Моя цель теперь рассмотреть подробнее те сюжеты, которые остались на периферии повествования, уточняя каждый раз, что нового я добавляю. Стоит также разъяснить, почему я посчитал возможным вновь обратиться к заявленной теме, а также уточнить, в чем будет заключаться новизна моего подхода.

Вопрос «почему?» предполагает постановку другого вопроса – «зачем?». В данной статье я попытаюсь продемонстрировать преемственность в интерпретации проблемы первенства в сочинениях африканских авторов, а затем обращусь к проблеме деградации африканского богословия примата. Констатация определенного регресса африканской богословской мысли не ставит под сомнение ни плодотворность самой экклезиологической концепции африканских отцов, ни ее интеллектуальные достоинства, ни ее влияние на развитие теологии вне пределов африканского региона.

В чем специфика моего подхода к заявленной теме? На этот раз в центре моего повествования будет наследие Августина, богословской мысли которого, влиятельной и в наши дни, стоит уделить особое внимание. В своем сообщении я коснусь трех вопросов.

Я обобщу результаты своих исследований наследия Тертуллиана, Киприана и Оптата. При этом, говоря о богословии Тертуллиана и Оптата, я привлеку новые данные. Что касается Киприана, то мне представляется, что я исчерпывающим образом представил его концепцию в предшествующих работах. Данный раздел будет подобен «закуске».

Далее я перейду к наследию св. Августина, уделив особое внимание одному его аспекту, которого раньше никогда не касался, а именно образу ап. Петра в сочинениях Августина. Это будет «основное блюдо».

На «десерт» я рассмотрю также некоторые проблемы, связанные с развитием африканской экклезиологии в период после Августина: в вандальскую (Фульгенций Руспийский), византийскую (спор вокруг Трех Глав, взаимоотношения пап Григория Великого и Африканских Церквей, монофелитский кризис) и мусульманскую (вмешательство в дела африканских общин пап XI в. Льва IX и Григория VII) эпохи.

В заключение я обращусь к двум-трем примерам рецепции африканской модели примата в богословии более поздних эпох: в каролингский период в наследии архиеп. Гинкмара Реймского и в доктрине французских галликанистов эпохи «Старого порядка» (речь в первую очередь идет о Боссюэ и «Декларации четырех статей»).

Таким образом, в своем сообщении я попытаюсь одновременно обрисовать общий вектор развития богословия примата в африканской традиции и при этом уточнить и дополнить свое предыдущее выступление. Настоящую работу можно рассматривать и как обобщение предыдущих исследований и как их продолжение [33].

В корпусе Тертуллиана присутствуют всего четыре фрагмента, относящихся к теме. Речь в них идет о Петре: De praecriptione haereticorum. 36. 2—3; Scorpiace. 10. 8; De monogamia. 8. 4; De pudicitia. 21. 9—10.

В данных текстах совсем или почти ничего не говорится о римском примате самом по себе, хотя Тертуллиан и свидетельствует, что Петр был казнен в Риме. Таким образом, столица Империи стала свидетельницей его славной мученической кончины. Кроме того, Тертуллиан указывает на то, что именно от Петра берет начало преемство римских епископов: он рукоположил первого из них – Климента. Однако Павел и Иоанн также подверглись мучениям в Риме, притом что к Иоанну восходит преемство предстоятелей Эфесской Церкви (см.: Aduersus Marcionem. 4. 5. 2). Судя по всему, в восприятии Тертуллиана эфесская линия преемства имеет не меньшее значение, чем римская.