Ричард Бокэм - Иисус глазами очевидцев Первые дни христианства: живые голоса свидетелей

Зачастую далеко не так выражена вариативность. Наблюдается заметное единообразие в сюжете, обстановке, персонажах, даже в последовательности эпизодов… Большую роль здесь играет временная продолжительность традиции. Если она невелика, мы можем услышать сообщение, пересказываемое современниками со слов очевидцев, сплавленных со слухами. Но чаще мы имеем дело с сообщением, стабилизировавшимся на протяжении следующего поколения [712].

Здесь необходимо помнить (как мы уже указывали в главе 2), что устную традицию Венсайна определяет, как традицию, передающуюся из уст в уста на протяжении времени, превышающего жизнь одного поколения. Пока живы очевидцы — мы имеем дело, по его терминологии, не с устной традицией, а с устной историей. В только что процитированном нами отрывке он говорит о том, что происходит, когда воспоминания очевидцев включаются в корпус преданий общины и вследствие этого начинают медленно изменяться. К вопросу, что привносят в эту картину очевидцы, мы вернемся позже. Здесь отметим только, что, даже говоря о небольших изменениях в исторических сообщениях, вошедших в состав традиции, Венсайна имеет в виду большие периоды времени, чем тот, что прошел между историей Иисуса и Евангелиями. Тем не менее для наших нынешних целей важно, что в устных сообществах легенды и исторические сообщения воспринимаются по–разному и сохраняются более точно. В последнем случае имеется желание сохранить рассказ в его первоначальном виде, которое в первом случае отсутствует [713].

Различие между сказками и историческими сообщениями опровергает все построения ученых–новозаветников, начиная с критиков форм, возведенные на идее, что ранние христиане при передаче преданий об Иисусе якобы не делали разницы между прошлым истории Иисуса и собственным настоящим, поскольку в устных обществах и их преданиях такой разницы вообще нет [714] . Это не так. Более того: Венсайна не согласен с антропологом Джеком Гуди в том, что между обществом и его традициями существует полный «гомеостаз», так что традиции изменяются вместе с изменениями общества и не могут соответствовать ушедшей реальности [715]. Венсайна согласен, что общество и его традиции конгруэнтны друг другу, однако «полной конгруэнтности по содержанию нет». Это доказывается тем, что в исторических преданиях сохраняются архаизмы — черты прошлого, не приспособленные к текущим обстоятельствам [716]. Недостаток теорий гомеостаза в том, что они:

Не могут объяснить, почему одни сообщества ценят историю больше, чем другие… Различные мировоззрения, различные фундаментальные культурные возможности, не выводимые полностью из организации общества в настоящем, выводят нас за пределы гомеостаза [717].

Однако вопрос не в том, способны ли устные сообщества вообще отличать историю от настоящего и сохранять исторические предания таким образом, чтобы избежать их радикального приспособления к нуждам момента, а в том, относится ли все это к раннехристианским общинам. Чрезвычайно важно установить, находим ли мы свидетельства этого в самих преданиях об Иисусе; однако важно и понять, каково было отношение раннехристианского движения к прошлому, особенно к истории Иисуса, и почему это прошлое было для него важно.

Разумеется, им двигал не чисто антикварный интерес к прошлому как таковому, достаточно редкий даже в современных обществах (хотя, разумеется, небезызвестный ученым и в до–современных обществах, в том числе в греко–римской античности). Вопрос в том, находит ли определенное общество какое–либо практическое применение сведениям о прошлом, воспринимаемым как истинные [718]:

Предания о событиях сохраняются, только если эти события считаются важными и значительными. Постоянно происходит подспудный процесс отбора: начинается он с очевидцев событий [719].

Однако это все, что можно сказать по проблеме «в целом». Дальше наступает черед культурных особенностей конкретного общества; а в случае с раннехристианским движением перед нами предстает общество культурно развитое и утонченное, общество, уже обладающее и письменным корпусом авторитетных текстов (Писанием), и богатым наследием преданий о прошлом, и серьезной историографической традицией [720].

То, что ранние христиане воспринимали прошлое именно как прошлое и стремились сохранить воспоминания об истории Иисуса, демонстрировалось уже не раз [721]. Назовем две особенно важные книги. Первая, опубликованная еще в 1974 году, — «Иисус из Назарета в новозаветной проповеди» Грэма Стентона [722]. Стентон, на мой взгляд, слишком легко принимает многие предположения критики форм — особенно то, что Sitz im Leben евангельских преданий первоначально являлась миссионерская проповедь, — которые теперь выглядят намного более сомнительными. Однако с учетом этого уточнения еще более важны результаты, к которым приходит Стентон: все, что известно нам о проповеди Благой вести в древней церкви, свидетельствует о том, что прошлое Иисуса было важно для христиан и что апелляция к нему составляла неотъемлемую часть церковной проповеди: «Портрет Иисуса, сохраненный в преданиях раннехристианских общин, столь глубок и полон, что необходимо заключить: церковь начала вглядываться в прошлое… уже на очень ранней ступени своего развития» [723].

Если труд Стентона посвящен проповеди церкви, то следующая книга — Евангелиям. Это «Прошлое Иисуса в Евангелиях» Юджина Лемсио [724]. В ней на множестве примеров показано, что авторы Евангелий отличали прошлое Иисуса, о котором писали, от собственного настоящего. Евангелисты тщательно проводили это различие,

Выходя далеко за рамки простой постановки глаголов в прошедшем времени и отделения событий до Воскресения от событий после Воскресения. Нет, они внимательно следили за тем, чтобы терминология христианской эры не применялась к событиям предшествующего времени. Лексика, характерная для допасхальной веры, в дальнейшем отходит на задний план. Слова, общие для обоих периодов, употребляются с различными нюансировками значений. Идиомы соответствуют своей эпохе. Все это — не случайность и не привычка. Это показывает нам, во что именно верит Иисус, как главный герой рассказа, и евангелисты как рассказчики, когда говорили о Благой вести, о Христе, о мессианской задаче, о сути спасения и т.д…. Керигматические выражения «веры», существующие вне Евангелий, не проецируются на евангельский рассказ [725]

Простая иллюстрация показывает нам, что допасхальный Иисус в евангельских повествованиях говорит о себе не так, как говорили о нем ранние христиане. Он называет себя Сыном Человеческим (в Новом Завете встречается только в речениях Иисуса; единственное исключение — Деян 7:56), но практически никогда — Мессией (даже в Евангелии от Иоанна) или Сыном Божьим (никогда — у синоптиков, редко — даже у Иоанна). Речения Иисуса в Евангелиях не только содержат характерную лексику и идиоматику, не использовавшуюся ранними христианами; рассуждения евангелистов на такие темы, как вера, ученичество, спасение в допасхальный период сильно отличаются от того, как они раскрывают те же темы в послепасхальный период.