Тимоти Келлер - Разум за Бога: Почему среди умных так много верующих

Однако как намек этот ход рассуждений имеет смысл. Элвин Плантинга приводит следующий пример: он предлагает представить себе игрока, который за одну партию в покер двадцать раз подряд сдал себе четыре туза. Увидев, что его противники потянулись за своими шестизарядниками, этот игрок восклицает: «Да, понимаю, это выглядит подозрительно! Но если вселенных существует бесконечное множество, значит, в какой-нибудь одной распределение карт в покере может быть именно таким? Вот так и получилось, что мы находимся во вселенной, где я всякий раз сдаю себе четыре туза, не мошенничая!» [187] Вряд ли этот аргумент подействует на остальных игроков. Строго говоря, вполне возможно, чтобы человек двадцать раз подряд сдал себе по четыре туза. Но даже если доказать, что он смошенничал, невозможно, неразумно делать вывод, что он не прибегал к мошенничеству.

Философ Джон Лесли приводит подобный пример: он предлагает представить себе, что человека, приговоренного к смертной казни, расстреливает команда, состоящая из пятидесяти опытных снайперов [188]. Все они стреляют с расстояния менее двух метров, но ни одна пуля не задевает приговоренного. Поскольку даже самый опытный снайпер может промахнуться, стреляя практически в упор, есть вероятность, что все пятьдесят промахнулись одновременно. Невозможно доказать, что снайперы сговорились промахнуться, однако было бы неразумно заключать, что они этого не делали.

Строго говоря, возможно, что мы по чистой случайности оказались именно в той вселенной, которая пригодна для органической жизни. У нас нет доказательств, что точная настройка этой вселенной – результат какого-либо замысла, и вместе с тем неразумно делать вывод, что она таковым не является. Хотя органическая жизнь вполне могла зародиться без участия Творца, разве имеет смысл жить так, словно эта бесконечно малая вероятность оправдалась?

Природа обладает еще более удивительным и необъяснимым свойством, нежели ее замысел. Все научные, индуктивные рассуждения опираются на предположение об упорядоченности («законах») природы, согласно которым завтра вода закипит при таких же условиях, при которых закипает сегодня. Индуктивный метод требует обобщения и распространения закономерностей наблюдаемых случаев на все случаи того же рода. Без индуктивного мышления мы не смогли бы учиться на своем опыте, пользоваться языком, полагаться на свою память.

Большинство людей считает упорядоченность природы нормальным явлением и не тревожится по этому поводу – в отличие от философов. Дэвида Юма и Бертрана Рассела, как добрых мирян, встревожил тот факт, что мы не имеем ни малейшего представления, почему природа упорядочена сегодня, более того – у нас нет никаких рациональных объяснений того, что ее упорядоченность сохранится завтра. Если бы кто-нибудь напомнил, что «раньше будущее всегда было подобно прошлому», Юм и Рассел возразили бы, что этот человек вводит как допущение именно то, что пытается обосновать. Иначе говоря, наука не может доказать непрекращающуюся упорядоченность природы – может только принять ее на веру.

Упорядоченность вселенной – это не доказательство, а намек на существование Бога

В последние десятилетия появилось немало ученых, утверждающих, что современная наука в своей самой стабильной форме развилась из христианской цивилизации, благодаря ее вере во всемогущего, персонифицированного Бога, который сотворил и продолжает поддерживать порядок во вселенной [189]. Упорядоченность как доказательство существования Бога легко опровергнуть. Всегда можно заявить: «Мы не знаем, почему дело обстоит так, а не иначе». Но в качестве намека на существование Бога она способна пригодиться.

Артур К.Данто, художественный критик из журнала The Nation, однажды сказал, что произведение искусства – то, что вызывает у него ощущение «смутного, но неизбежного смысла» [190]. Иными словами, великое искусство не «бьет по голове» простой идеей, но неизменно вызывает ощущение, что жизнь – отнюдь не «повесть, которую пересказал дурак: в ней много слов и страсти, нет лишь смысла». Оно наполняет нас надеждой, дает силы, чтобы продолжать действовать, даже если мы не в состоянии определить, что именно подвигло нас на это.

Леонард Бернстайн восхищался влиянием, которое оказал на него Бетховен:

Бетховен… вел разработку пьес с потрясающей правильностью. «Правильность» – вот оно, это слово! Когда создается ощущение, что нота, следующая за предыдущей, – единственная, какая только возможна в этот момент и в этом контексте, значит, есть вероятность, что слушаешь Бетховена. Мелодии, фуги, ритмы – оставьте их чайковским, хиндемитам и равелям. А у этого малого есть нечто по-настоящему ценное, небесный дар, власть, чтобы заставить нас почувствовать: есть в этом мире нечто правильное. Есть то, что выверено, что неуклонно следует собственному закону – то, чему можно доверять и что никогда не подведет нас [191].

Если Бога нет и все в этом мире – результат «случайного расположения атомов», по известному выражению Бертрана Рассела, значит, нет и цели, для которой мы созданы: мы – случайности. Если мы – продукт случайного действия сил природы, тогда то, что мы называем словом «красота» – не что иное, как стандартная неврологическая реакция на конкретные данные. Мы находим красивым некий пейзаж только потому, что наши предки знали, что в таком месте наверняка найдется еда, они выжили благодаря этой неврологической реакции, и теперь эта реакция есть у нас. Точно так же можно считать, что даже если музыка кажется исполненной смысла, этот смысл – иллюзия. В таком же свете можно рассматривать и любовь. Если мы – результат действия слепых сил природы, значит, то, что мы называем «любовью» – всего-навсего биохимическая реакция, унаследованная от предков, которые выжили потому, что им помогла эта черта.

В присутствии великого искусства и красоты мы неизбежно чувствуем, что в жизни действительно есть смысл

Бернстайн и Данто подтверждают: несмотря на то, что мы, нерелигиозные люди, верим, что красота и любовь – просто биохимические реакции, в присутствии великого искусства и красоты мы неизбежно чувствуем, что в жизни действительно есть смысл, есть истина и справедливость, которые никогда не обманут наши ожидания, и любовь, которая значит для нас все. Отметим, что Бернстайн, никоим образом не принадлежащий к числу религиозных людей, не может удержаться от выражения «небесный», когда ведет речь о Бетховене. Следовательно, можно быть материалистами, считающими, что истина и справедливость, добро и зло – только иллюзии, и ничего более. Но когда мы видим искусство или даже красоту природы, сердца говорят нам совсем иное.