Тимоти Келлер - Разум за Бога: Почему среди умных так много верующих

Она поняла динамику благодати и благодарности. Если вместе с боязнью наказания теряешь и стимул вести добродетельную, бескорыстную жизнь, тогда единственным стимулом, побуждающим жить такой жизнью, у тебя был только страх. Эта женщина сразу уловила, что у чудесного учения о спасении и благодати есть оборотная сторона. Если она грешница, спасенная благодатью, значит, она в большей степени подчинена верховной власти Бога. Если Иисус действительно так много сделал для нее, она не может быть предоставлена самой себе. Она должна радостно и благодарно принадлежать Иисусу, который обеспечил ей спасение, заплатив за него непомерно дорого – собственной жизнью.

Со стороны происходящее может показаться суровым принуждением, жестким обязательством. Но на самом деле единственная мотивация здесь – радость. Вспомните о том, что происходит, когда мы влюблены. Любовь заставляет нас охотно подчиняться любимому человеку. Допустим, вы спрашиваете: «Может, встретимся?» – или даже: «Ты выйдешь за меня?» Что произойдет дальше, когда вы услышите утвердительный ответ? Неужели вы скажете: «Отлично! Договорились! Теперь я могу поступать так, как мне заблагорассудится!»? Разумеется, нет. Теперь вы даже не ждете, когда предмет ваших чувств напрямую попросит вас о чем-нибудь: вы предугадываете его желания и спешите порадовать его. В этом нет никакого принуждения и обязательства, тем не менее ваше поведение кардинально меняется в зависимости от мыслей и чувств человека, которого вы любите.

Никто не сказал об этом лучше Виктора Гюго в «Отверженных». Его персонаж Жан Вальжан – ожесточившийся бывший каторжник. Он крадет серебро у епископа, который был добр к нему. Жандармы ловят Вальжана и приводят обратно в дом епископа. Жестом безмерной благодати епископ дарит Вальжану серебро и просит освободить его из-под стражи. Этот акт милосердия потрясает Вальжана до глубины души. В следующей главе Гюго говорит о том, какую угрозу представляла эта благодать:

Он противопоставлял этой ангельской кротости гордость, живущую внутри нас, как оплот зла. Он смутно сознавал, что милость священника была самым сильным наступлением, самым грозным натиском, какому он когда-либо подвергался; что если он устоит перед этим милосердием, то душа его очерствеет навсегда, а если уступит, то придется ему отказаться от той ненависти, которою в течение стольких лет наполняли его душу поступки других людей И которая давала ему чувство удовлетворения; что на этот раз надо было либо победить, либо остаться побежденным, И что сейчас завязалась борьба, титаническая и решительная борьба между его злобой и добротой того человека [251].

Вальжан предпочитает уступить благодати. Он отвергает укоренившуюся жалость к себе и ожесточенность и начинает дарить другим людям добро и милость. При этом его сущность в корне меняется.

Еще один персонаж романа – полицейский Жавер, который строил всю свою жизнь согласно собственным представлениям о наградах и наказаниях. На протяжении всей книги он неутомимо и самодовольно преследует Вальжана, несмотря на то, что при этом губит свою жизнь. Наконец Жавер оказывается в руках Вальжана, но вместо того чтобы убить врага, Вальжан отпускает его. Этот жест истинной благодати вызывает у Жавера острую тревогу. Он понимает: чтобы адекватно отреагировать на него, требуется полностью изменить свое мировоззрение. Не отважившись на такую метаморфозу, он бросается в Сену.

Этот парадокс может показаться самым невероятным из всех. Освобождающий акт безусловной благодати требует, чтобы тот, на кого он направлен, отказался от права распоряжаться собственной жизнью.

Важно понять фундаментальное различие между благой вестью и религией

Но есть ли здесь противоречие? Нет, если вспомнить, о чем говорилось в третьей и девятой главе. Мы в любом случае не распоряжаемся своей жизнью. Все мы живем ради чего-то и подчиняемся этому истинному повелителю своей жизни. Если этот «повелитель» – не Бог, нас ждет бесконечное угнетение. Только благодать освобождает нас из рабства нашего «Я», которое таится даже в морали и религии. Благодать является угрозой лишь для иллюзии нашей свободы, независимости, возможности жить так, как нам заблагорассудится.

Благая весть дает возможность вести принципиально иную жизнь. Но христианам зачастую не удается воспользоваться ресурсами Евангелия, чтобы прожить жизнь, какой она может быть во Христе. Каждому читателю этой книги важно понять фундаментальное различие между благой вестью и религией. Основная идея христианства в корне отличается от допущений традиционной религии. Основатели других религий – преимущественно учителя, а не спасители. Они приходили, чтобы сказать: «Поступайте так, и вы приобщитесь к божественному». А Иисус явился как Спаситель, хотя и был также Учителем. Иисус говорит: «Я – божественность, явившаяся к вам, чтобы совершить то, что вы не в силах сделать сами». Идея христианства заключается в том, что наше спасение – не наши заслуги, а заслуги Христа. Следовательно, христианство – не религия и не неверие. Это нечто совершенно иное.

«Я мог принять Иисуса как мученика, воплощение жертвенности, как божественного учителя. Его смерть на кресте давала великий пример миру, однако моя душа не могла принять это как какую-то таинственную или сверхъестественную добродетель». Ганди, «Моя жизнь»

«Я мельком заметил крест – и мое сердце вдруг остановилось. Интуитивно я понял, что все дело в чем-то более важном, бурном и страстном, чем все наши порывы, какими бы благородными они ни были… Мне следовало носить его… Ему следовало быть моим мундиром, моим языком, моей жизнью. Мне нет оправданий: я не могу сказать, что не знал этого. Знал с самого начала, но отвернулся». Малькольм Маггеридж, «Новое открытие Иисуса»

Главным символом христианства всегда был крест. Смерть Иисуса во искупление наших грехов всегда занимала центральное место в Евангелиях, в благой вести. Но мало-помалу то, что христианская церковь принимала как хорошую весть, наша культура в целом сочла вестью нерадостной.

В христианском повествовании Иисус умирает, чтобы Бог мог простить грехи. Многим это кажется абсурдным или даже зловещим. «Зачем вообще Иисусу понадобилось умирать?» – вопрос, который я слышал от жителей Нью-Йорка даже чаще, чем другой: «Есть ли Бог?» «Почему Бог не мог просто взять и простить нас? – спрашивают они. – Христианский Бог похож на мстительных древних божков, которых приходилось ублажать человеческими жертвами». Почему Бог не может просто принять всех сразу – или хотя бы тех, кто искренне раскаивается в своих прегрешениях? Одних людей христианское учение о кресте вводит в замешательство, других тревожит. Некоторые либеральные богословы-протестанты отвергают учение о кресте целиком, поскольку воспринимают его как «жестокое обращение с божественным Младенцем».