Этери Чаландзия - Человек и Церковь. Путь свободы и любви

Другое дело, что в жизни актеров очень много непростых моментов. Очень много искушений, подмен, когда человек начинает из себя что-то или кого-то изображать. И здесь проблема не в том, что, как известно, злодеев играть всегда интереснее, чем праведников. Здесь существуют совсем другие опасности – заиграться, утратить чувство реальности, потерять понимание той грани, которая отделяет характер от роли и личность от маски, наносное от сущностного.

Театр часто сравнивают с храмом, называют храмом искусства, говорят, что не работают, а служат в нем. Напрашиваются явные параллели, но все не так просто. Талантливый актер способен заставить человека смеяться, плакать и переживать экстатические состояния, сопоставимые с религиозными. В этом смысле он имеет большую власть над душой зрителя. И здесь скрывается опасность. Можно почувствовать себя в некотором смысле богом. Ассоциативно выстроить цепочку: театр, храм, служение – и пойти в ней до конца, но не в ту сторону.

Слово «служение» и Пушкин употреблял: «Служенье муз не терпит суеты,/Прекрасное должно быть величаво». Всякое искусство предполагает человека-творца, ответственного за свой путь и свое творчество. Вольно или невольно, сложно избежать сопоставления с Тем Творцом, Который все сотворил. Эти ассоциации способны стать большим испытанием. Вопрос в том, насколько человек всерьез все это воспринимает и осознает, что под Богом ходит.

Для многих он остается открытым.

Заключение

На Страстной неделе перед Пасхой, когда вспоминаются страдания Христа, все богослужения необычайно проникновенны и пронзительны. В центре храма полагается плащаница, большой плат, символизирующий Христа, лежащего во гробе. В Страстную пятницу она выносится из алтаря как символ, образ снятия Христа с распятия. Проходит проникновенная служба изнесения плащаницы, читаются каноны. Это один из самых возвышенных моментов Великого поста. Во времена Пушкина для большей важности и торжественности по указанию сверху к плащанице ставился караул из военных солдат. И поэт в своем стихотворении «Мирская власть» ужасается тому, что у гроба Христа вдруг оказывается «почетный караул». Кто эти люди? Зачем они с оружием стоят в этом священном пространстве? Это римские воины, посланные Пилатом и первосвященниками, караулят у гроба? От кого они сейчас защищают Христа? Зачем? Какая-то бессмыслица.

Ирония в том, что в нашей современной жизни происходит почти то же самое. Христа пытаются охранять и отстаивать чуть ли не с оружием наперевес. Но если задуматься об идеях христианства, о самой его сущности, возникает вопрос: надо ли так защищать Спасителя?

Среди многих современных христиан бытует убеждение, что мы должны неистово защищать свои святыни. С одной стороны, конечно, если я увижу какого-нибудь кощунника, который будет отвратительно вести себя в храме, я остановлю его в жесткой форме. Но это не значит, что после этого буду требовать его казни и стремиться к мести. Это разные вещи: остановить грех и требовать наказания.

В обществе всегда существуют табуированные вещи. Нельзя смеяться на похоронах. Это табу. Нельзя, даже если это похороны Сталина, даже если это похороны твоего кровного врага. Ты можешь радоваться в душе, что тиран получил свое, что он наказан за злые дела, но смеяться у гроба невозможно. Как только этот запрет, это табу будет нарушено, хотя бы и на похоронах злодея, окажется, что и на любых других похоронах можно смеяться. Пройдет время, и уже невозможно будет все вернуть и объяснить, почему нельзя этого делать. Нарушение табу, принятое обществом, может иметь катастрофические последствия.

Как только кто-то позволит себе осквернить святыню, не важно чью – православную или исламскую, а кто-то сочтет, что это вполне приемлемо, начинается коварный и опасный обратный отсчет. Если можно громить еврейское кладбище, очень скоро окажется, что можно осквернять и мусульманские захоронения и ломать православные кресты. Ведь что такое отношение к любой святыне? Это проверка уважения, воспитания и культуры. А когда нет ни того, ни другого, ни третьего, тогда любой акции можно найти оправдание. И тогда наступает торжество мрака, варварства и зверства.

Можно сказать: подумаешь, камни есть камни, какое дело давно умершим людям до того, что на их могилах намалевали свастику? Да и живым эти действия физического урона не нанесли. И правда, никого ведь не избили и не ограбили. Но ведь есть не только материальный мир. Не только им живет человек. Для всех живых места захоронения их предков сакральны и символичны. Ну представьте: вы приходите на могилу вашего близкого, а она разорена и на ней намалевано матерное слово. Приятно вам будет? Нет.

И Церковь так же символична. Для верующего человека это совершенно особенная территория. Еще недавно у нас по всей стране разрушали храмы, священников расстреливали сотнями тысяч, миллионы верующих сидели в лагерях. Это все не могло пройти бесследно и назавтра забыться. И в этом контексте позицию тех, кто сегодня истово бросается защищать интересы Церкви, можно понять. Ведь когда люди собираются, чтобы защитить, например, памятник русскому солдату в Таллине, они тоже начинают писать письма и собирать подписи, обращаться в общественные организации, объединяться в возмущенном порыве через тот же фейсбук. И в этом нет ничего выходящего за рамки обычных межличностных отношений. Но все принципиально меняется, когда дело касается Церкви как Тела Христова.

Я считаю (в свете всего случившегося после панк-молебна в феврале 2012 года в храме Христа Спасителя), у нас всех была уникальная возможность показать истинную сущность Церкви. Но получилось то, что получилось. Конечно, Бог не бывает поругаем. Это все мы оказались в положении тех, кто поругал Бога. Мы все, так или иначе, это совершили. Здесь нет правых и виноватых. Пострадали все.