Валериан Лункевич - Подвижники и мученики науки

— Я не придерживаюсь и не придерживался мнения Коперника с тех пор, как мне было предписано оставить его. Во всяком случае, я здесь в ваших руках — поступайте, как желаете.

Когда же от него вновь потребовали сказать истину, иначе он будет подвергнут пытке, он повторил:

— Я здесь нахожусь только, чтобы повиноваться; я не придерживался этого мнения после полученного предписания, как я сказал.

Но инквизиция не удовлетворилась этим. Она потребовала, чтоб Галилей в торжественной обстановке, публично, отрекся от ереси, гласящей о вращении Земли вокруг Солнца. И великий старец, склонившись перед судьями и положив руку на евангелие, произнес:

— Я, Галилео Галилей, семидесяти лет от роду, лично предстоя перед судом, преклонив колена перед Вашими высокопревосходительствами, достопочтенными господами инквизиторами, имея пред глазами святое евангелие, которого касаюсь собственными руками, клянусь, что всегда верил и ныне верю и впредь буду верить во все, что считает истинным, проповедует и чему учит святая католическая и апостольская римская церковь… Сим святым судилищем я признан сильно подозрительным в ереси, будто придерживаюсь и верю, что Солнце есть центр мира и неподвижно, Земля же не есть центр и движется. А посему… от чистого сердца и с непритворною верой отрекаюсь, проклинаю, объявляю ненавистными вышеназванные заблуждения… Клянусь впредь никогда не говорить и не утверждать ни устно, ни письменно о чем бы то ни было, что может создать против меня подобного рода подозрения. Когда же узнаю кого-либо, одержимого ересью или подозрительного в ереси, то обязуюсь донести об этом сему святому судилищу, или же инквизитору, или ординариусу того места, в котором нахожусь…

Нужно ли говорить о глубоких муках, испытанных Галилеем в связи с позором и унижением, которому подвергла его инквизиция? Римская церковь была удовлетворена, хотя интриги испано-германской партии и остались не вскрытыми. Французская партия с Урбаном VIII во главе получила возможность снять с себя подозрение в том, что она покровительствует еретику и богохульнику. Пострадал — и беспримерно пострадал— один лишь Галилей: вся процедура допросов, бесконечные придирки и запугивания, печальная необходимость изворачиваться и лицемерить и, наконец, возмутительнейшая сцена вынужденного отречения [15] Есть предание, будто Галилей сейчас же вслед за отречением промолвил: «А все-таки она движется!..» — это ли не величайшая из мук, которая может выпасть на долю человека, сознающего свою безусловную правоту и чувствующего свое превосходство над всеми своими судьями, вместе взятыми? Галилей — не Джордано Бруно. Герой мысли, он не был героем воли, героем твердого, несокрушимого духа. Но страдания его все же остаются страданиями. И остальную жизнь свою — девять лет, прошедших после приговора, — он оставался пленником инквизиции.

Домашний арест, к которому он был присужден, сперва в городе Сиене, под надзором сиенского архиепископа, затем в местечке Арчетри, неподалеку от Флоренции, в собственной вилле, которую Галилей называл «тюрьмой в Арчетри», непрекращающиеся новые доносы в инквизицию, постоянная слежка за перепиской которую вел Галилей, шпионы, вертевшиеся неизменно возле дома, — все это мало красило жизнь престарелого ученого, который, однако, продолжал интенсивно работать и довел до конца свой новый замечательный труд, посвященный некоторым вопросам механики.

Работа, постоянная связь с учениками и посещения некоторых современников, например английского поэта Мильтона и не менее известного философа Гоббса, облегчали, конечно, существование невольного отшельника. Он пытался было хлопотать о разрешении переселиться во Флоренцию, но инквизиция пригрозила посадить его в настоящую тюрьму, если он станет беспокоить ее такого рода просьбами. И, глубоко огорченный отказом, Галилей писал одному из своих друзей: «Я думаю, что мое теперешнее заключение лишь тогда кончится, когда попаду во всеобщую узкую и вечную тюрьму…» Оно так, по существу, и вышло. Возможность перебраться во Флоренцию Галилей получил лишь после многократных хлопот его друзей, когда специальная комиссия установила, что Галилей измучен постигшим его семейным горем, доведен до крайности болезнями и совсем ослеп. Но, по-видимому, он остался в Арчетри, где и умер в 1642 году, 8 января…

Справедливость требует отметить, что льготы, которыми пользовался Галилей после приговора, давались ему благодаря вниманию и заботам Урбана VIII, который лично знал и ценил великого ученого. Суд над Галилеем — одно из позорнейших судилищ в истории человечества.

Двадцать четыре года спустя, уже не в Италии, а в «свободной» Голландии, имела место другая, не менее позорная сцена.

В еврейской общине Амстердама огромное волнение. Синагога наполнена толпой верующих. Посреди синагоги возвышается открытая скиния, в которой хранится Пятикнижие Моисея. Царит жуткая тишина. Все погружено в молчание. Собравшиеся с ужасом ждут какого-то чрезвычайного зрелища. Зажжены большие черные свечи. Копоть от пламени змеистыми струйками подымается к потолку. Свечи — в руках раввинов и наиболее почетных евреев города. Наконец молчание нарушается заунывным пением: то поднялся со своего места кантор и произносит слова проклятия. Им вторят резкие звуки рога, доносящиеся с другой стороны синагоги. Но вот слова и звуки обрываются. Свечи опрокидываются над сосудом, наполненным кровью. Воск каплями, шипя, падает в сосуд. Вдруг зловещим криком произносятся слова: «Анафема отступнику!». И свечи мгновенно погружаются в сосуд, гаснут, а среди наступившей темноты слышен гул толпы, благоговейно повторяющей: «Аминь. Аминь».

Церемония отлучения закончена.

Кто же отступник? Великий еврей и один из великих философов мира, Барух, он же Бенедикт Спиноза (1632–1677).

Он втройне виновен: виновен в отказе от веры иудейской, виновен перед христианской церковью, которую он бичевал так же, как и иудейскую, виновен, наконец, перед властями предержащими в распространении демократических идей.

…Он был молод, полон бодрости, веры в человеческий разум и в лучшее будущее; когда его прокляли и отлучили, ему было всего лишь двадцать четыре года — счастливый, богатый надеждами и энергией возраст. Будь Спиноза гражданином Испании, Италии или Франции, а не Голландии, ему бы не миновать участи Сервета или Бруно.

Но Голландия была в ту пору государством крепнущей буржуазии. Освободившись после долгой и упорной борьбы от гнета Испании, она стала едва ли не самой независимой страной среди других стран Европы. Этому в полной мере способствовало развитие ее промышленности и торговли, как внутренней, так и внешней. Ее буржуазия, стремясь к самоопределению, не прочь была отстаивать более или менее свободные политические порядки, и в том числе свободу совести и относительную свободу мысли.