Протоиерей Георгий Ореханов - Русская Православная Церковь и Л. Н. Толстой. Конфликт глазами современников

Самым важным документом, который присутствует во второй статье М. Курова, является полный текст письма митр. Антония (Вадковского) К. П. Победоносцеву по поводу возможного отлучения Толстого от 11 февраля 1901 г. (РГИА. Ф. 797. Оп. 94. № 133. Л. 1–2 об.). К сожалению, в публикации письма присутствует грубейшая ошибка: публикатор зачем-то решил «расшифровать» имя известного Санкт-Петербургского священника, прот. Философа Орнатского, как Философ[ов], отождествив его, таким образом, с Д. В. Философовым, единомышленником Д. Мережковского и З. Гиппиус.

Письмо, опубликованное М. Куровым, имеет принципиальное значение, так как можно с большой вероятностью предполагать, что именно оно дало толчок к подготовке синодального акта 20–22 февраля 1901 г. В письме, в частности, идет речь об очень значимом событии – «выходке» свящ. Г. Петрова, т. е. об эпизоде, имевшем место 6 февраля 1901 г.

В этот день Д. С. Мережковский делал в Санкт-Петербургском философском обществе доклад о Л. Н. Толстом, в ходе обсуждения которого свящ. Г. Петров выступил с апологией писателя, что было полной неожиданностью для священноначалия. Митр. Антоний сообщает своему корреспонденту, что 10 февраля долго беседовал с о. Григорием Петровым «по поводу выкинутой им глупости в философском обществе». Личность свящ. Г. Петрова характеризуется митр. Антонием в письме следующим образом: «О. Григорий еще формирующийся человек, мысли его не перебродили еще и не пришли к мирному, гармоническому течению. Против него начинают сильно вопиять как против толстовца, и некоторые готовы прямо воздвигнуть на него гонение <���…> я посоветовал пока молчать, потому что не вижу в нем упорства, и потому полагаю пока достаточным воздействовать на него путем пастырского попечения и убеждения» [970]. Характерно, что публикатор письма М. Куров не обратил внимания на эту характеристику и на то обстоятельство, что большая часть письма посвящена именно свящ. Г. Петрову, выступление которого автором письма фактически поставлено в прямую связь с деятельностью Л. Н. Толстого.

Таким образом, можно сделать следующий вывод: исследователями была проделана большая работа по выявлению, систематизации и изданию документов, связанных с отлучением Л. Н. Толстого от Церкви. Фактически в 60-80-е гг. XX в. в научный оборот были введены важнейшие материалы, связанные с темой данного раздела работы.

Цель дальнейшего текста – показать, что выявлены были не все документы, позволяющие восстановить историческую правду об отлучении. Кроме того, даже выявленные документы, по причине антицерковных установок исследователей, как правило, интерпретировались предвзято: общая картина страдала односторонностью, неполнотой, а в некоторых случаях была просто ошибочной.

Вопрос об отношении русского правительства и Православной Церкви к учению и деятельности Л. Н. Толстого неоднократно рассматривался в предшествующих исследованиях. Главные выводы, к которым приходят историки, заключаются в следующем:

A. Проводником антитолстовской правительственной политики был всесильный обер-прокурор Св. Синода К. П. Победоносцев.

Б. Именно он был главным инициатором отлучения Л. Н. Толстого от Церкви, а сам акт отлучения был его личной местью (при первой представившейся возможности) за роман «Воскресение» и его героя – чиновника Топорова.

B. Синодальный акт 1901 г. был крайне расплывчатым по содержанию и крайне неудачным по времени издания и был единодушно отвергнут всей прогрессивной Россией, которая выразила бурную поддержку своему кумиру – Л. Н. Толстому.

Задача данного раздела – рассмотреть эти утверждения и дать им соответствующую научную оценку.

Когда речь заходит о выдающихся исторических деятелях, историку следует стремиться избежать того, что прот. Г. Флоровский вслед за Дж. Коллингвудом называет субстанциональностью историографии: живые люди изображаются в виде исторических типов в характерных позах. Так рождаются исторические стереотипы, которыми переполнена не только старая советская научная литература, но часто и литература новейшего периода, претендующая на статус «научной». Стремясь к созданию синтетического образа, заботясь о целостности восприятия изучаемого исторического персонажа, историки превращают живых людей в «типы» и «характеры», которые, как роботы, лишены свободы воли и на страницах исторических трактатов вынуждены поступать только «типично» [971]. Историки, к сожалению, часто забывают, что «в суждениях о большом человеке самое страшное – общее место» [972].

К сожалению, именно такой ходульный образ был создан из К. П. Победоносцева. В определенном смысле иначе и быть не могло: в великом противодействии двух идей русской истории – идеи консервации, сохранения верности традиции и преданию, почвенности, наконец, «заморозки» и идеи обновления жизни, политического прогресса, новых общественных институтов, представительства – К. П. Победоносцев часто противостоял всем или почти всем. И несколько позже эти «все» жестоко ему отомстили, создав театральный портрет «живого трупа», Торквемады, «Великого инквизитора», колдуна, простершего свои крыла над Россией.

Победоносцев был обвинен во всех грехах: в «зоологическом консерватизме» (П. А. Зайончковский), в невольном содействии грядущей революции (тем, что сорвал планы группы Лорис-Меликова в марте и апреле 1881 г.), в установлении режима контрреформ, в преследовании любого свободомыслия и широкого культурного творчества, в распространении идей абсолютной религиозной нетерпимости, в противодействии планам созыва Церковного Собора и возрождения патриаршества и даже в дворцовых интригах.

К сожалению, К. П. Победоносцеву исторически не повезло, как не повезло всем современникам страшной смерти императора Александра II: слишком жестокой была рана, нанесенная сознанию русского человека взрывами 1 марта 1881 г. В представлении современников это событие было настолько ужасным, что очень немногие люди сумели сохранить трезвость и не потеряться в вихре самых разных, подчас противоположных по направлению тенденций.

Жизнь К. П. Победоносцева – служение одной и главной идее – идее самодержавия, в рамках которой и возникает проблема «заморозки». Но было бы большой исторической ошибкой полагать, что здесь он противостоял всей остальной России, стремившейся к новым общественным формам и институтам. Как это ни парадоксально, К. П. Победоносцев выполнял завет К. Н. Леонтьева: «…надо подморозить хоть немного Россию, чтобы она не гнила» [973]. За этим желанием «подморозить» стоит большой страх: страх за огромные пространства, страх за большие сокровища, к которым постоянно протягиваются жадные руки, страх за неустойчивую государственность. В России возможны и практически осуществимы самые разные спекуляции: политические, культурные и религиозные. Самые почтенные и «прогрессивные» идеи на русской почве часто оборачиваются злым и бесовским фарсом: свобода – произволом администрации всех уровней, народоправие и демократия – парламентской говорильней и откровенным обманом, предательством и «политической проституцией», экономическая самостоятельность, рынок – подкупом и коррупцией.