Рудольф Гусев - Такова торпедная жизнь

Поначалу мы ревностно охраняли свои «честь и достоинство». В отместку ретивым младшим командирам мы не торопились запевать по их требованию строевую песню, а если и запевали, то обязательно: «Пятнадцать человек на сундук мертвеца, ио-хо-хо, и бутылка рому». Или долго не «брали ногу», а подчеркнуто шли вразброд. Потом «прокатили» Жору Коноплева на комсомольском собрании — не избрали его в состав комсомольского бюро, хотя поручили Вале Верещагину его выдвинуть. И Валя знал, что мы Жору не изберем. Но просьбу коллектива выполнил. Он был вне подозрений. Любого другого обвинили бы в заговоре. А когда Жора еще раз допустил роковую ошибку и списал на флот одновременно трех курсантов, по одному человеку из каждого взвода (таков получился расклад) за пустяки, вроде неотдания чести патрулю в метро, мы, в ответ на его утреннее: «Здравия желаю, товарищи курсанты», ответили гробовым молчанием. Борьба эта заканчивалась не в нашу пользу. Ряды наши катастрофически редели. Поэтому к концу обучения мы уже вяло и безотчетно пытались сохранить остатки своей индивидуальности: кто огрызнется, кто хлопнет дверью. Упакованные в одинаковые бушлаты и шкары, освященные самой передовой идеологией, вскормленные борщом и макаронами по-флотски, мы становились похожими друг на друга во всем и нажали бы любую кнопку в любое время ради мира на земле и светлого будущего для всего человечества.

Дни летели за днями, недели за неделями, месяца за месяцами. Сначала медленно, потом все быстрее. Прейскурант нашей внутренней и внешней завершенности заполнялся последними изысками: партийный билет — номер, свидетельство о браке — номер, диплом инженера — серия, номер… Потом сразу: лейтенантские погоны, кортик, знак об окончании училища, пачка денег, восторженный взгляд подруги, торжественный ужин…

Последний курс училища выпускался в два этапа на Охте в бывшем Политическом училище. Основная часть выпускников получила назначение в войсковые части ракетных войск, надела зеленые фуражки и высокие русские сапоги — то, над чем посмеивались весь период обучения. На флот был выделен пяток торпедистов и десяток химиков. В состав пятерки торпедистов входили Борис Костыгов, Валера Воронин, Гриша Свердлов, Юра Андерсон и я. У нас впереди были четыре месяца стажировки на флоте в звании инженер-мичмана, а остальные уже лейтенанты. Правда, зеленые. Но нам никто не завидовал. Не завидовали и мы. Хотя лейтенант и мичман — две большие разницы, как говорят в Одессе. На торжественном ужине в столовой у них на столах стояли водка, вино, шампанское. У нас — лимонад. Пить водку нам еще было не положено. Она, конечно, она стояла под столом, но не требовалась: растроганные товарищи подходили к нам с двумя стаканами в руках, чтобы мы не почувствовали социального неравенства. Поэтому вскоре нас «откомандировали» в кубрик. Как истинные моряки, мы слегка пошатывались, крепко набравшись в святая святых — в Системе. Наш покой охранял Жора Коноплев лично, чтобы нас не потянуло на подвиги…

Ну, а наш «морской» выпуск был вообще бесславным. К ноябрю 1960 года оставшееся от былого великолепия имущество училища размещалось уже в одной баталерке и состояло из нашего офицерского «приданого», сшитого в швальне ВОК. Мы быстренько переоделись и получили поздравления от командования, в состав которого входил баталер тетя Вера и командир роты Жора Коноплев. Потом мы долго и много расписывались — за вещи, кортик, проездные и пр. и пр. Более крупное начальство поздравить нас не пришло и правильно сделало. Дело в том, что мы здорово провинились. Мы самовольно сократили на месяц срок стажировки и разгуливали по Ленинграду, пока Гриша дома случайно не проговорился Шефу, что нас не отпускали, а мы без разрешения рванули с флота, убедив флотское начальство, что у нас вот-вот будет выпуск. Мы им изрядно надоели, и они поставили необходимые росписи и печати. Гнев Шефа нужно было видеть. Мы, естественно, быстренько вновь разбежались по своим подводным лодкам: кто в Росту, кто в Сайду, кто в Полярный, но дело было испорчено. Оправдаться мы, конечно, могли, но нас никто не хотел слушать. В той форме одежды, в которой мы прибыли в августе на Северный флот, в ноябре уже было немного холодновато. Так мы не вынесли первых тягот службы. А должны были вынести. Как сказал потом Грише Шеф, начальник училища берег на счете училища что-то около тысячи рублей, чтобы организовать нам торжественные проводы, но, узнав о побеге, сдал все деньги в «закрома Родины» и видеть нас не пожелал. Может быть, все было не так. Но в воспитательных целях изложено было не плохо.

Мы пожали друг другу руки, благо впереди еще планировались встречи на моей свадьбе, у Гришки дома…

Трое из нас получили назначение на Север, мы с Юрой Андерсоном на Тихоокеанский флот. Выросшие в Системе под сенью постоянной опеки, мы, конечно, считали, что на флоте нас ждут, а нетерпеливые «направленны» из отдела кадров постоянно выглядывают за дверь, проверить, не появились ли мы, наконец, что бы отвести нас на лучший корабль.

Однако по прибытии во Владивосток выяснилось, что нас не только никто не ждет, а даже наоборот. Майор Румянцев, минно-торпедный «направленец», пришел в ужас: «Куда я буду вас девать? Погуляйте недельку, другую, буду думать». Холостой, и потому быстренько оставшийся без денег, Юра решил броситься в ноги Командующему флотом адмиралу Фокину. Адъютант Командующего капитан-лейтенант Борис Семенович Петруня отговаривал его идти на прием: «Куда ты, лейтенант, лезешь? Отвлекаешь Командующего по пустякам. Мест на кораблях нет, понимаешь?» Но Юра проскочил в приоткрывшуюся дверь кабинета Фокина вместе с рукой адъютанта, схватившего его за задницу. Доложив, кто он такой, Юра со скоростью автоматной очереди изложил желание служить на подводной лодке в самой удаленной точке Тихоокеанского театра с наивысшем денежным коэффициентом. Градом сыпались фамилии Героев Советского Союза, которые его настоятельно рекомендуют. Шеф, Казачинский, Леонов — все, кто нас чему-то когда-то учил. Фокин остановил Юру очень просто: «Вы, я вижу, товарищ лейтенант, инженер. Потому место ваше на берегу, в арсенале, в МТУ». Юра начал мямлить, что училище наше особое, готовило нас и для береговой службы и корабельной, и вновь его перебил командующий: «Нет у меня подводных лодок для всех. Не зря вас учили на инженера». Командующий вызвал адъютанта и попросил пригласить следующего посетителя.

Я был назначен инженером цеха ремонта воздушных парогазовых торпед на Эгершельд. Цех располагался, как я потом узнал от старожилов, в здании бывшего китайского ресторана на территории бывшего русского кладбища. Я представился главному инженеру арсенала Матвею Цукерману, оружейнику первого выпуска. Начальник арсенала Петр Смирнов, или, как его назвал мне дежурный по объекту Коля Марин, «Питюнчик», никого не принимал и занимался только своим переводом на полигон в Феодосию. Узнав, что я из Оружейки, Матвей принял меня приветливо, расспросил про «кончину» Системы и о ленинградских новостях. Затем и мне поведал: