Рудольф Гусев - Такова торпедная жизнь

В тот день у нас все получилось. Собственно, срывов мероприятий, которые планировались на конец рабочего дня, в основном по пятницам, у нас не случалось и ранее.

Так летели дни, недели, месяцы. Как-то неожиданно поступила на факультет команда: „Всем собраться в актовом зале“. Пришли. Расселись. Наиболее осведомленные сообщили, что в Академию приехал академик Анатолий Петрович Александров. Он прибыл скорее всего повидаться с начальником Академии адмиралом Орлом Александром Евстафьевичем, а тот решил по этому поводу „оформить мероприятие“. Они немного опаздывали. Наконец, Анатолий Петрович с Александром Евстафьевичем прошли через зал. Александров вел себя совершенно раскованно, приветствовал знакомых, поднимал вверх руки, улыбался, что-то говорил. Поднялись на сцену. Орел подтвердил циркулирующий слух:

— Анатолий Петрович в командировке в Ленинграде. Вспомнил о приемке в свое время первой атомной подводной лодки „К–3“, где я был председателем Государственной комиссии, и решил заскочить в гости. Тогда он усиленно проталкивал лодку, а я возражал, требовал доработки. Вот посидели, поговорили. Пригласил его от вашего имени встретиться с вами.

Мы зааплодировали. Орел продолжал:

— Анатолий Петрович любезно согласился. Его на флоте многие знают и любят. Он много сделал для нас еще в годы войны. Работал с корабелами, с минерами, размагничивал корабли. Можно сказать, он спас много кораблей от вражеских мин.

Анатолий Петрович делал протестующие жесты, но Орел продолжал:

— Большой вклад внес Анатолий Петрович в создание атомного флота… Анатолий Петрович встал, вежливо усадил адмирала в кресло и произнес:

— Мы сегодня действительно вспомнили работу на пашей первой атомной подводной лодке. Не все шло безупречно. Стоял вопрос вообще о целесообразности приема её на вооружение. Особенно активно выступал ваш начальник. Доходило до крупных ссор.

Теперь адмирал делал протестующие жесты, но Анатолий Петрович продолжал:

— Сидим мы как-то за столом, а ваш начальник как раз разливал коньяк… Аудитория оживилась, а адмирал подрастерялся, не зная, как ему реагировать.

— Так вот, разлил он коньяк, пустую бутылку в руках держит. А в этот момент я возьми и предложи взять флоту подводную лодку в опытовую эксплуатацию. Тогда ваш начальник позвал вестового и говорит ему без тени улыбки, протягивая пустую бутылку:

— Возьми-ка её, голубчик, в опытовую эксплуатацию. Поставишь ее когда-нибудь нам при встрече…»

Все громко рассмеялись. Смеялся Анатолий Петрович, Александр Евстафьевич тоже, но смущенный. Он, конечно, не предполагал, какие детали давнего их разговора осели в голове у академика. Далее Анатолий Петрович вспомнил войну, Севастополь, рассказал много интересных деталей тех лет. Когда мы расходились, Пензин хлопнул меня по плечу:

— А ты всё стонешь о недостатках в торпедах. Везде все одинаково. До безобразия. О чем говорить, если само государство не доработано и находится в опытовой эксплуатации более полувека.

Да, в условиях всеобщей секретности, такая информации была нам недоступна. Казалось, что везде хорошо, а вот у нас — кабак. Легче от этого знания не стало, но все-таки…

Два года обучения в Академии пролетели незаметно. Защищены дипломные проекты. «Организован» отказ флотов от своих «академиков», согласованы очередные назначения. Спокойнее всех в это время чувствовал себя Пензин. Он снова на флот, теперь Северный, флагмином.

Толя Новиков — в военное представительство в Европейской части, о чем мечтал, а мы с Юрой и Эдиком — в Минно-торпедный институт, тоже не вопреки воле. Все, однако, единодушно считали, что лучшим местом службы, конечно, является Академия: прямо на службе можно было без проблем «пропустить» бутылочку пива. В те годы это был большой дефицит. Шутка это, конечно.

Последний день. Тяжелая дубовая дверь Академии последний раз хлопнула по спине, чуть ниже и подтолкнула по трапу вниз в раздевалку. Далее по широкому трапу на третий этаж в свою 221Т группу.

«Товарищи учёные! — приветствовал пас Пензин, который пришел пораньше, чем никогда не отличался, — хотите послушать мнение флота? Слушайте! Старайтесь организовать конкурсные проекты при разработке нового оружия. Без конкуренции лучших не выявишь. От соревнования, да еще социалистического, где человек человеку друг, товарищ, брат и медицинская сестра, толку не будет. Генеральный разработчик минно-торпедного оружия „Гидроприбор“ к настоящему времени выдыхается, не может сделать торпеду без впускного и запирающего клапанов. Так что от меня спокойной жизни не ждите».

Шли годы. Женя старел, матерел. Его лицо, всепогодная посадочная площадка для улыбки, чаще было серьёзным и озабоченным. Ген, отвечающий за волосы на голове, свои функции выполнял из рук вон плохо. Корм, по-прежнему, был не в коня… Но для профессионального аналитического мышления на флоте было много конкретных задачек. Мы изредка встречались — то в Ленинграде, то на флоте.

— Зачем мы строим эти двухкорпусные подводные монстры, — говорил он с тоской при встрече. — все равно их далеко от базы выпускать не будут — опасно. Можно не уберечь до пусков. Тогда уже лучше делать погружные платформы на Каспии или на Байкале. Противолодочная оборона обеспечена природой. Никакой тебе противоторпедной защиты не нужно, да и атомная силовая установка ни к чему… Вот тут приезжал твой заместитель, учил, как правильно ставить приборы в торпеды: креновыравнивающий, прибор потопления. Зачем учить? Нужно делать так, чтобы неправильная установка исключалась. Ну, научим мы одних, завтра придут другие, будут вновь тиражировать эти же самые дефекты. Вот кто мне понравился, так это Юрий Константинович Москалев из Ломоносовской военной приемки. Специалист высочайшего класса. Поболее бы таких. На состязаниях мы «отличились», четыре кислородных на грунте. Самое главное — все плавали. Тонули на глазах торпедолова. Одну успели схватить, она уже тонула, пускала пузыри. Приехала комиссия разбираться, Евгений Матвеевич Барыбин, заместитель главного конструктора из института. Москалев походил около торпеды, пощупал выхлопные клапаны турбинного отделения и спрашивает:

— Евгений Матвеевич, что делали с тепловым процессом в прошлом году?

— Ну. Сделали альфу меньше единицы. Ну и что?

— Мы все: «Какая „альфа“, какая единица?»

— Это соотношение между керосином и кислородом в камере сгорания. Сделали кислород по минимуму. Вроде, ну и что? Не догорит чуток керосина.

— Но он догорит за турбиной, там, где выхлопные клапаны. Воздух там есть из лабиринта. В результате повреждаются уплотнения выхлопных клапанов. Торпеда чуть поплавает и тонет. На полигоне при пристрелке торпеды успевают поймать, а здесь пока торпедолов подойдет — одни пузыри.