Георгий Бабат - Магнетрон

Много говорилось о переписке Мочалова с виднейшими зарубежными учеными нашего столетия. Ходили слухи, что однажды Александру Васильевичу Мочалову писал Ленин. Известно было письмо Ленина по вопросам радиотехники, адресованное в Нижегородскую лабораторию профессору Бонч-Бруевичу. Не исключено было, что среди бумаг Мочалова могло бы оказаться письмо или записка Ленина. Предполагаемое неопубликованное письмо Владимира Ильича — вот что будет занимать всех, а вовсе не одна из десятков записных книжек Мочалова.

Невероятно, чтобы кто-либо из членов комиссии вдруг упомянул о записной книжке в синем переплете. Следовательно, нечего о ней и думать. Исключено.

Да, собственно говоря, все документы, которых сейчас, сию минуту не оказалось в голубом портфеле, не были снабжены грифом секретно . Формально они не относились даже к той категории, которую принято обозначать: для служебного пользования ».

И все же Константин Иванович перебрал содержимое своего портфеля от листика до листика, сложил стопочками, снова разложил по листику…

То ему казалось, что он, конечно, сунул эти три документа в портфель в пятницу перед уходом из кабинета, то ему мерещилось, что все эти бумаги преспокойно лежат в ящике стола на заводе.

— Наталья Владимировна! — позвал он ослабевшим, старческим голосом. — Наташа!

Он встал и направился в комнату жены.

На деревянном табурете, сиденье которого было утверждено на трех когтистых звериных лапах, вырезанных из карельской березы, восседала Наталья Владимировна Студенецкая. На таком же, как табурет, вычурном и тяжелом маленьком столе лежала цветная литография с картины Левитана Над вечным покоем. Этот «вечный покой» Наталья Владимировна воспроизводила на куске сурового полотна посредством цветных ниток. В данный момент в пяльцах был зажат фрагмент реки. Вода в этой реке с каждым стежком становилась все холоднее, все жестче.

Рядом с литографией на том же столике — стопка книг: Метерлинк — Любовь цветов, две книги Крашенинникова — Целомудриеи Девственность, Крипелин — Строение тела и характер.

До того как Наталья Владимировна взялась за Левитана, она с не меньшим рвением занималась художником Верещагиным. Его картину Апофеоз войныона выполнила методом аппликации. Это произведение ее иглы — груда бледно-розовых и серых черепов на фоне синего бархата — висело на стене между двумя книжными шкафами, наглухо застекленное и прочно окантованное. Сегодня Апофеозпроизвел на Константина Ивановича особо удручающее впечатление.

— Наталья Владимировна… — Он опустился на один из табуретов с когтистыми лапами. — Наташенька, психология — это по твоей части. — Он посмотрел на книжные шкафы, набитые Хиромантией, Физиогномикой, сочинениями Ломброзо, Фрейда, Арцыбашева… — Как восстановить в памяти, — спросил Константин Иванович, — то, что хочешь вспомнить и не можешь?

В ответ посыпались имена психологов, психиатров, невропатологов, древнейших и новейших философов… Наталья Владимировна приводила множество примеров, почерпнутых из сочинений виднейших авторов, повторяла их наиболее примечательные высказывания.

— В итоге опытов, — отчетливо произнося каждое слово, говорила она, — бесспорно установлено, что осознание принципа, понимание ситуации не вызывает отрицательного действия сходства. Основные характерные ошибки: иногда путаница, иногда забвение.

«Она совершенно у меня одичала, — думал Константин Иванович. — За всю жизнь она ни разу не побывала в оперетте. В кино ходит лишь на исторические картины».

— Могу вам процитировать слова Ницше, сказанные им по поводу памяти, — продолжала Наталья Владимировна: — «„Я это сделал“, — сказала мне память. „Но я этого не мог сделать“, — сказала мне гордость и была непреклонна, и память должна была покориться ей».

«Все-таки она бедняга, — подумал Студенецкий. — Невеселая у нее жизнь».

— Вы говорите, как забыть, — проворчал он в ответ на цитату из Ницше, — а я просил помочь мне вспомнить.

— Вспомнить! Он просит помочь ему вспомнить!

Она опустила свою седую голову, ее длинное бесцветное лицо с квадратным подбородком, тонкая шея залились румянцем. Было жалко и смешно, что она еще сохранила способность вспыхивать, словно девочка.

— Что касается меня, то я, увы, все помню. Помню, как сидела с книгой в руках. Я тогда готовилась к выпускным экзаменам в харьковской гимназии. У нас в последнем классе ввели дополнительно педагогику. У меня в руках была книга Ушинского. Вы подошли ко мне и стали читать через плечо, вслух…

— «Желая запомнить адрес Сырникова, — смеясь, подхватил Константин Иванович, — живущего, положим, в Сокольниках, в Ельницкой улице, на даче Буркиной, я представляю себе нелепую картину: сокола, сидящего на ели в бурке, с сыром во рту. И это нелепое сближение… спасает от забвения необходимый для меня адрес».

Студенецкий, обрадованный таким великолепным доказательством свежести своей памяти, побежал в свой кабинет, зашагал там по зеленому бобрику, устилавшему пол, мурлыча себе под нос:

Но Сыркин-Буркин заставил его, помимо воли, вспомнить и черную бархатную ленточку, какие в те далекие времена многие молоденькие барышни носили на шее. У Натальи Владимировны когда-то на такой бархотке висел хорошенький золотой медальон.

От бархотки мечты Константина Ивановича перелетели к товарищу Бархатову Андрею Ивановичу. Старший лейтенант товарищ Бархатов из Главного Политического Управления возник в воображении Студенецкого с неотразимой силой.

Этот старший лейтенант не так давно был на заводе в кабинете технического директора. Очень вежливо товарищ Бархатов напомнил товарищу Студенецкому, что не следует оставлять на письменном столе никаких бумаг, если ожидается посторонний посетитель.

«Перо, карандаш и чистый лист бумаги — вот и все. В прошедший раз, когда я заходил к вам, у вас на столе лежал развернутый во весь лист проект реконструкции завода. К чему это? Вы не знаете меня, я вас…»

Константин Иванович остановился на полпути от окна к двери. Он почувствовал, как холодеют у него ноги, немеют пальцы. Где проект реконструкции завода, утвержденный главком вариант, так называемый «Большой вакуумный»?

— Я — на завод! — хриплым голосом грубо крикнул он Наталье Владимировне и кинулся вниз, во двор, где стояла машина, не отмытая еще после позавчерашней поездки, забрызганная грязью до самого верха.