Георгий Бабат - Магнетрон

Веснин рисовал на доске схемы, выписывал формулы. Постепенно он ободрился и начал с интересом присматриваться к своим студентам. Кокетливая девушка на передней скамье слушала, щуря большие близорукие глаза. Когда Веснин писал на доске, она надевала круглые очки в красной оправе и смотрела на доску, потом сбрасывала очки, и они висели на одной оглобле за левым ухом до следующей формулы, когда очки вновь водружались на нос.

Это наблюдение развеселило Веснина. Он стал говорить громче, более бойко, иногда забывая о конспекте.

Староста группы записывал лекцию быстро-быстро, часто обмакивая перо в пузырек с чернилами, который он вынул из своего портфеля и поставил на стол. На задней парте красивый студент со жгучими усиками что-то списывал самопишущей ручкой из толстой книги в коротенький зеленый блокнот. Лекция его, видимо, не интересовала. Этот студент отвлек внимание Веснина, он сбился и замолчал. Несколько человек посмотрели на Веснина и потом обернулись в направлении его взгляда. Усатый студент поднял голову, увидел устремленные на себя взгляды и спрятал блокнот в карман.

Прошло еще несколько минут. Веснин читал ровно, гладко и видел, как угасало внимание слушателей. Студент на задней парте, очевидно, заскучал первым, история с его блокнотом несколько развлекла остальных, но ненадолго.

Веснин вспомнил, как во время испытаний на крейсере «Фурманов» орудия правого борта вдруг будто ослепли, повернули стволы мимо цели. Он почувствовал сейчас, что произошло нечто подобное, что он потерял управление. Прервав свои объяснения, он вытащил из портфеля образцы тиратронов, электроды, цоколи и стал рассказывать о своей первой в жизни командировке, о том, какое важное значение для работы тиратронов имеет такой, казалось бы, на первый взгляд несущественный, момент, как пайка штырьков накала. На лицах слушателей он увидел оживление, даже тот, на задней скамье, перестал пощипывать свои усики. Веснин ликовал. Он уже не боялся этих молодых людей, не завидовал им.

Рисуя на доске сложный график, Веснин вдруг широко улыбнулся. Он вспомнил слова Муравейского: «Поучать других — что может быть для честолюбца выше этого!»

Прозвенел звонок. Веснин пошел в профессорскую. Один за другим входили сюда другие преподаватели. Вбежал, словно прорвавшийся сквозь снежную бурю, весь осыпанный меловой пылью, профессор Рокотов. Преподаватель, с которым Веснин не был знаком, подошел к нему, пожал руку и подсел к столу, положив перед собой огромные деревянные циркули с цветными мелками.

Вдоль стен преподавательской стояли массивные мореного дуба шкафы с толстыми венецианскими стеклами в дверцах. На полках покоились сокрушительного объема тома в кожаных переплетах с золотым тиснением на корешках. Очень внушительно выглядели ряды годовых комплектов журнала Электричество, начиная с первого, 1880 года издания; за Электричествомстояли тома знаменитого ЖРФХО — Журнала Русского физико-химического общества. Над шкафами в дубовых полированных рамах висели портреты Яблочкова, Чиколева, Лодыгина с их собственноручными надписями. У стены напротив двери, между двумя окнами, на свежеотлакированном фанерном постаменте стоял покрытый бронзовой краской гипсовый бюст.

На большом кожаном диване дремал профессор Николай Николаевич Кленский, заведующий кафедрой общей радиотехники, куда был приглашен Веснин. Обвисшие седые усы, белая бородка клинышком, бледное лицо и удлиненные синие глаза Кленского теперь еще больше, чем прежде, напоминали портрет физика Лебедева.

Увидев Веснина, Кленский приветливо поздоровался. У Николая Николаевича оставалось «окно» — часовой перерыв между лекциями. Делать ему было в этот час совершенно нечего, и он рад был поболтать с Весниным.

— Вам, Владимир Сергеевич, надо подумать о теме кандидатской диссертации. Годика за три подготовитесь, я вам помогу пройти здесь все формальности. Найдем оппонентов…

Веснина удивило, что Кленский уже говорит об оппонентах, когда нет не только диссертации, но даже не выбрана тема.

— Магнетрон — это чересчур общо, обширно, — говорил Кленский, — с этим трудно справиться. Вы возьмите что-нибудь конкретнее, поуже. Об импульсной эмиссии активных катодов, например…

«Как он постарел, обрюзг! — думал Веснин, слушая Кленского. — Но манеры остались те же».

И эта поза, эти ленивые «барские» жесты, ироническая улыбка, прищуренные глаза — все, что раздражало Веснина, когда он слушал Кленского в Киевском политехническом институте, теперь, напротив, казалось трогательным, родным.

«Нелегко было ему, бедняге, тогда в Киеве, — вспоминал Веснин: — и голодновато, и холодновато, и неуютно жить в музее биологического факультета, но ведь дела не оставил, не уехал за границу, где его знали, куда его звали…»

— Вы, Владимир Сергеевич, женаты? — неожиданно спросил Кленский. — Нет? Это ничего пока, а вот как защитите кандидатскую, тогда немедля женитесь — будет своевременно.

— А вы, Николай Николаевич, — вы ведь еще в Страс-бур-р-рге доктор-р-рскую диссертацию защитили, а все не женитесь, — вмешался в разговор Рокотов.

— Вот поэтому я заранее и предостерегаю молодого человека от такой же участи. Живя в Страсбурге, я все рассчитывал, что женюсь в России, а когда приехал на родину, вижу — годы уже ушли, надо было жениться в ту пору, когда жил в Страсбурге…

Зазвенел звонок, и Веснин снова пошел к своей группе.

Когда он взглянул на доску, староста вскочил с места, взял тряпку и тщательно стер следы, оставшиеся от прежней записи.

Веснин теперь уже освоился со своей ролью преподавателя. Он говорил весело, живо.

— Если можно, немного медленнее диктуйте определения, — попросила студентка, у которой очки, зацепившись одной оглоблей за ухо, болтались у щеки.

Вот он диктует определение — все пишут. Вот он рассказал к месту смешной случай из практики — все смеются. К концу лекции Веснин владел своими слушателями, как дирижер оркестром. Ему стало даже досадно, когда прозвучал звонок.

По окончании занятий Веснин не пошел к трамвайной остановке, а отправился бродить по институтскому парку. Была, оттепель, и снег лежал словно изрытый оспинами.

Обнажились тонкие ветки деревьев. Стволы были темные и влажные. На солнечной стороне у стволов, на снегу образовались лунки, и в этих лунках стояла талая вода. Небывало теплый день для февраля.

Веснин снял кепи, расстегнул пальто:

«Я преподаватель Политехнического института!»

И опять он вспомнил, как Муравейский иронизировал в прошлом году погожим летним днем — «Заполнить мир собой — естественное стремление всего живого… Заполнить мир своими мыслями, цветами, магнетронами…»