Георгий Бабат - Магнетрон

— Не помешала?

— Нет, — отвечал Артюхов, — ты, как всегда, пришла точно. Но я несколько задержу тебя. Было тут у меня одно маленькое дело к товарищу Веснину, и теперь я попрошу подождать, пока соберу нужные бумаги.

Пока Артюхов разбирал свой портфель, доставал из шкафа нужную папку, одевался, Маруся говорила Веснину:

— Сегодня у вас в лабораторном корпусе вывешен новый номер стенной газеты. Останавливает внимание одна из карикатур. Нарисован человечек в крохотной кепке с пуговкой на затылке, в коротеньких сапожках, в синем комбинезоне с застежкой-молнией. Вместо лица белое пятно, на груди слева, где принято носить комсомольский значок, нарисована большая золотистая муха. Подпись гласит: «Новоиспеченный комсомолец, или песня без слов»…

— Как можно было это делать! — перебил Веснин. — Ведь Костя болезненно самолюбив.

— Он подошел к газете одновременно со мной. Увидев карикатуру, он снял свой комсомольский значок и хотел отдать мне.

— Это на него так похоже, но это он, конечно, сделал необдуманно, сгоряча.

— Я ему сказала: «Товарищ Мухартов, это ведь не простая булавка, а знак принадлежности человека к той организации, которая носит имя Ленина». Покраснел, надулся. А потом тряхнул своим чубом и говорит: «Век не забуду я ваших слов, большое вам спасибо». И убежал.

— Я очень виноват во всей этой истории, Маруся, — сказал Веснин.

Когда все трое были уже в коридоре, Артюхов, запирая дверь кабинета, обратился к Веснину:

— А вы, Владимир Сергеевич, готовитесь к совещанию по магнетронным генераторам сантиметровых волн? Мы ждем от вас обстоятельного доклада.

В конце дня, снимая свой табельный номерок е доски, Веснин снова увидел Муравейского, но прошел мимо него молча, отвернувшись.

Но Михаил Григорьевич нагнал его у выхода:

— Володя, я вижу, вы окончательно деморализованы. Это потому, что вы сегодня начали действовать, не посоветовавшись со мной. Вы были у Пахарева, ходили к Студенецкому и, очевидно, пустили слезу в кабинете Артюхова. И чего вы достигли своими спонтанными эмоциями?

— Убедился, что действительно во всем происшедшем виноват меньше всего Костя.

— Что касается данного происшествия, то здесь не так страшен пожар, как страшна паника. Вы поддались панике. Я же действовал рассудочно, не отдаваясь во власть чувствам, холодно, строго научно. Я обратился к Кодексу законов о труде. Ни Студенецкий, ни Жуков, ни даже сам начальник главка товарищ Дубов через КЗОТ перескочить не могут.

Веснин мог злиться на Муравейского только до той минуты, пока тот не начинал говорить.

Подобно чарующему пению мифической сирены, речи Муравейского могли заворожить и не такого простодушного слушателя, как Веснин.

— Что же могут сделать по КЗОТу с нашим подзащитным? — строго и внушительно произнес Михаил Григорьевич.

И, не дожидаясь ответа, продолжал:

— Администрация вправе применять следующие меры взыскания: сделать замечание, поставить на вид, объявить выговор, строгий выговор, и, наконец, самая строгая мера — это увольнение; увольнение просто и увольнение с отдачей под суд. Под суд Костю отдать нельзя: нет состава преступления. За нарушение же труддисциплины полагается применять административные взыскания в возрастающем порядке. У Кости же до сих пор не было ни одного замечания.

Веснин готов был расцеловать Муравейского.

— Если бы Студенецкий и подписал приказ об увольнении слесаря К. И. Мухартова, — не спеша, обстоятельно разъяснил Михаил Григорьевич, — то заводская РКК, наша справедливая расценочно-конфликтная комиссия, отменила бы это неправильное решение дирекции. А если бы дирекция и с этим мнением РКК не согласилась бы, то Костя мог бы добиваться восстановления через суд. Как я уже выяснил, приказ об увольнении Кости не будет издан. Я говорил с юрисконсультом завода. Он сообщил, что Косте объявят выговор и переведут из лаборатории в места не столь отдаленные — в отдел главного механика. А потом, через несколько месяцев, мы вернем нашего друга из ссылки вновь в лоно промышленной электроники.

Все сказанное Муравейским соответствовало действительности, за исключением одной маленькой неточности, какую он допустил в своем информационном сообщении.

Сам Михаил Григорьевич к Кодексу законов о труде не обращался. Сделал это юрисконсульт завода Борис Николаевич Хорош. Этот правовед, состоящий при заводе на предмет согласования умозаключений начальства с действующими законами, убедил Студенецкого, что увольнение слесаря Константина Мухартова не соответствовало бы ни духу, ни букве советского законодательства. Хорош посоветовал заменить увольнение выговором и переводом в другой цех. А потом по своей инициативе юрисконсульт сам позвонил в бригаду промышленной электроники и сообщил Муравейскому о мерах взыскания, какие по духу и по форме законов о труде могут быть применены в случае, подобном происшествию с металлизированной мухой.

Веснин этого не знал и не мог подобного предположить. Поэтому Муравейский снова вырос в его глазах, как человек, знающий жизнь и умеющий держать себя в житейских передрягах и перипетиях без излишней сентиментальности, по-деловому, как настоящий мужчина.

На столе у инженера Степановой уже появились первые хризантемы. Глядя на эти пышные, лишенные аромата, холодные цветы осени, Веснин думал о тех счастливых днях, когда, только вернувшись из Севастополя, он мысленно уже составлял телеграмму на крейсер командиру БЧ-2 Рубелю:

Генератор создан тчк Волна десять сантиметров зпт мощность один ватт зпт колебания устойчивые тчк.

Теперь, усаживаясь за свой письменный стол, Веснин с отвращением взглядывал на висящую на стене «полку бессмертия», которую Муравейский заказал еще в апреле. Все гнезда этой объемистой полки были заполнены лампами, и ни одна из этих ламп не генерировала сантиметровых волн. С ожесточением принимался Веснин за новые эскизы, рисовал новые схемы…

Он вновь и вновь возвращался к своей исходной идее: чтобы увеличить одновременно и мощность и частоту колебаний, надо увеличить отношение размеров генератора к длине создаваемой им электромагнитной волны, увеличить волновой коэффициент. Да, идея была верна. Но как воплотить ее в металле, как построить работающий прибор? Веснин этого не знал, не умел, не мог.