Техника и вооружение 2008 05

Как-то Иван Васильевич рассказал мне, что он подал заявление об отставке не из-за болезни, а из-за Котина. После отъезда Котина я обратился к парторгу завода и предложил ему организовать проводы Окунева, на что тот ответил, что нет указаний сверху. Через неделю меня встречает заместитель директора по кадрам Н.С. Коваленко и говорит, что заводоуправление желает с почетом проводить старого директора и намеренно подарить ему радиоприемник. Я обещал свое участие и содействие. Написали памятный адрес, изготовили оригинальный сувенир из уральских камней. Подарки эти я принес в заводоуправление и оставил у референта директора. Время шло. Наступило 31 декабря, а о проводах ни слуху, ни духу. Тогда я позвонил Окуневу, попросил разрешения посетить его, пообещав, что буду со своими заместителями и мы отнимем у него не более десяти минут.

Старый директор взволнованно принял нас. Я обратился к нему с такими словами: «Иван Васильевич! За время совместной работы мы много попортили вам крови, переводя красные кровяные шарики в белые. Позвольте в память об этом вручить вам эти скромные подарки». Он разволновался еще больше. Обстановка была сердечной, теплой. На столе появилась бутылка коньяка. Выпили по рюмке. Первый раз в жизни я увидел, что Иван Васильевич может позволить себе выпить спиртного. За дружеской беседой незаметно прикончили всю бутылку. Никого больше с завода на этом предновогоднем коротком застолье у старого директора не было. Как потом выяснилось, запретил проводы новый директор Уралвагонзавода Крутяков.

Во время последнего приезда на завод Котин со всей своей свитой посетил наш опытный цех. Я кратко доложил о состоянии работ по «объекту 172». После доклада Крутяков пожелал, чтобы я со всеми своими заместителями назавтра к 8 утра был у него. Я пояснил новому директору, что с восьми утра до четверти девятого все мои заместители бывают у меня на ежедневной «пятиминутке». Поэтому удобнее собраться у меня. Он согласился.

Придя на следующее утро к нам в КБ, Крутяков неожиданно сообщил нам, что, по его мнению, разработка «объекта 172» — это стратегическая ошибка, что он вообще недоволен тем, как строится работа КБ: мы-де оторвались от завода, ни с кем не считаемся… Мои заместители дружно стали возражать новому директору. Их доводы являлись неоспоримыми хотя бы потому, что из всех танковых КБ наше было единственным, непосредственно подчинявшимся заводу. На других танковых производствах КБ давно были самостоятельными. Я сидел, не проронив ни слова. Поняв, как глубоко ошибался в этом человеке, я не мог простить себе того, что содействовал его назначению на пост директора завода. Дальнейшие отношения между нами только подтвердили справедливость моего запоздалого прозрения.

Как-то вечером ко мне в кабинет заходит Крутяков и говорит: «Я сейчас был в опытном цехе. Начальник цеха неправильно расставил на сборке опытные образцы». Я резко возразил: «Иван Федорович! Ни вам, директору, ни мне, главному конструктору, не пристало столь мелочно опекать начальника цеха. Ему виднее, как расставить машины. Важно, чтобы он выполнял суточное задание». Он обиделся и ушел.

В начале февраля 1969 г., перед приездом на завод Главнокомандующего Сухопутными войсками И.Г. Павловского, Крутяков передал мне свое распоряжение о том, чтобы при моем докладе высокому гостю присутствовали только мои заместители. Окунев никогда не позволял себе подобных решений, особенно в делах, связанных со встречами высоких гостей. Он был уверен, что у нас все будет организовано как следует.

Обычно на такие совещания я всегда приглашал заместителя по новой технике, начальников бюро и ведущих конструкторов, то есть непосредственных разработчиков новой техники, о которой и пойдет главный разговор на совещании или показе. Я считал это целесообразным по следующим причинам: вся информация будет исходить из первых уст; при необходимости специалисты всегда помогут мне после доклада ответить на любые вопросы; наконец, всегда под рукой окажутся люди, которые помогут развесить плакаты, оперативно сменить их, поскольку в моем небольшом кабинете все необходимые плакаты сразу не умещались. Не желая рисковать, я решил игнорировать вышеупомянутое распоряжение директора и поступил по-своему. В перерыве Крутяков отозвал меня в сторону и прошипел: «Почему вы не выполнили мое указание? Почему здесь присутствуют рядовые конструкторы?» Я решился на резкость и ответил: «Иван Федорович, прошу не вмешиваться в дела, за которые отвечаю только я…»

Однажды, по примеру Окунева, новый директор решил собрать на совещание по «объекту 172» в техзале опытного цеха начальников цехов серийного производства. После докладов начальников цехов Крутяков обратился ко мне: «Леонид Николаевич, доложите о результатах испытаний заводских образцов». В ответ я сказал: «Иван Федорович, я с удовольствием доложу то, о чем вы просите, но не здесь. В зале есть люди, не допущенные к секретной работе, и я не имею права при них докладывать секретные данные…»

И.Ф. Крутяков, директор Уралвагонзавода в 1968–1979 гг.

Министр оборонной промышленности С.А. Зверев.

После подобных взаимных любезностей, я все чаще задумывался над тем, как вернуть КБ нормальный, ставший привычным и бывший несомненно рациональным стиль взаимоотношений с директором завода. В конце концов, я пришел к выводу о том, что у меня есть только три пути. Первый — продолжать конфронтацию с директором (это может плохо отразиться на социальных условиях конструкторов, ибо зарплату, премии, жилье и другие блага они получали от завода). Второй — отделиться от завода, как другие КБ (этот путь чреват потерей оперативности в опытных разработках и во внедрении новых разработок в серийное производство. Кроме того, гараж, склады, отдел снабжения, бухгалтерия и т. д. — все свое. А это может оказаться тяжелым бременем. Да и дела-то эти были не в моем вкусе). И, наконец, третий — оставить любимое дело и уйти с завода.

После долгих размышлений в марте 1969 г. я написал письмо в ЦК КПСС и министру с просьбой об освобождении меня от занимаемой должности в связи с ухудшением состояния моего здоровья и здоровья дочери. Здесь не было особой натяжки: из-за частых стычек с директором я стал нервничать, появились головные боли, бессоница. Дочь же моя ежегодно зимой болела тяжелыми бронхитами.

Вопрос решался долго. Было много вызовов в Москву, долгие разговоры о причинах моего рапорта. Но я никому ни словом не обмолвился о наших отношениях с И.Ф. Крутяковым, считая только себя виноватым во всем. Видя, что я твердо решил покинуть Нижний Тагил, меня в августе 1969 г. освободили от занимаемой должности. Здесь уместно сказать о том, что ранее у меня было две реальные возможности уехать из Нижнего Тагила, не подавая никаких рапортов.