Густав Майринк - Вальпургиева ночь_Ангел западного окна

Ничем не показывая, что меня изумило ее странное поведение, а удивление мое росло с каждой минутой, я припомнил свои недавние противоречивые распоряжения, и, не знаю почему, мне вдруг стало неловко перед этой милой, очень милой женщиной, с появлением которой даже воздух в моей комнате словно посвежел, очистившись от… Я провел рукой по лицу — едва слышный, возбуждающе резкий запах хищной бестии, аромат странных духов княжны опять защекотал ноздри.

Я решил объяснить ситуацию и обратить все в шутку:

— Наверное, вы удивляетесь, милая фрау Фромм, и думаете, мои распоряжения похожи на капризы? Не обижайтесь. Все дело в моих занятиях. — Я махнул рукой в сторону письменного стола, она посмотрела туда невероятно серьезно и внимательно. — Видите ли, по ходу работы у меня появились некоторые мысли, соображения и приход этой дамы оказался очень своевременным и полезным для моего дела. Вы понимаете?

— Да, понимаю.

— Вот и хорошо, значит, вы поняли: я вовсе не потакаю каким-то своим прихотям!

— Я поняла одно — вам грозит серьезная опасность.

— Помилуйте, фрау Фромм! — Я засмеялся, но меня неприятно задели суровые нотки в голосе экономки, явно не желающей поддержать мой сердечный тон. — Вот неожиданность! Почему вы так предполагаете?

— Не предполагаю, сударь. Речь… речь идет… о вашей жизни!

Я поежился. Опять на фрау Фромм нашло одно из ее «состояний»? Передо мной «ясновидящая», сомнамбула? Откинув со лба белокурые волосы, она следила за каждым моим движением. Я подошел ближе, она смотрела на меня твердо, спокойно. Совсем не похоже на отсутствующее выражение лица, характерное для транса! Я снова взял шутливый тон:

— Вот так выдумали, фрау Фромм! Эта дама, между прочим, княжна, госпожа Хотокалюнгина, родом с Кавказа, она русская эмигрантка, и, несомненно, ее постигла та же горькая судьба, что и всех изгнанников, бежавших от преследований большевиков. Будьте уверены, фрау Фромм, мои отношения с этой дамой, совсем не… не…

— Не зависят от вашей воли, сударь!

— Это почему же?

— Потому что вы ее не знаете!

— Выходит, вы знаете?

— Знаю!

— Вы знаете княжну Хотокалюнгину? А вот это крайне интересно!

— Я знаю ее… не как знакомого человека…

— А как?

— Я ее знала… В том краю… там все зелено, когда я сама там бывала. И не так светло, как здесь…

— Что-то я не понимаю, фрау Фромм. Где все зелено? Где это — там?

— Я называю этот край Зеленой землей. Я там бываю… иногда. И тогда я будто под водой, дыхание останавливается. Зеленая земля очень глубоко, в море, и все там озарено зеленым светом.

— Зеленая земля! — Мой голос доносится ко мне словно из дальнего далека. Я словно низвергся в морскую пучину. Словно оглушен и твержу все те же два слова: «Зеленая земля!»

— Из Зеленой земли не появится ничего доброго, я всегда это понимаю, когда оказываюсь там. — Фрау Фромм по-прежнему говорила отстраненно-безразличным, но очень строгим, чуть ли не угрожающим тоном, в то же время ее голос вздрагивал от робости и подавленного страха.

Наконец, с трудом придя в себя от изумления, я спросил, как внимательный наблюдающий больную врач:

— Скажите, а какое отношение к этой «Зеленой земле», которая вам иногда видится, имеет княжна Хотокалюнгина?

— Там она носит другое имя.

— Какое?! — Напряжение было просто нестерпимым.

Она вздрогнула, в замешательстве некоторое время молча глядела на меня и наконец прошептала:

— Не… не помню.

— Вспомните! — Я с трудом удержался от крика.

Я почувствовал: сейчас она готова исполнить любое приказание. Но она только покачала головой, в ее глазах было глубокое страдание. Если она медиум и связь установлена, подумал я, то непременно вспомнит имя. Но фрау Фромм молчала, ее взгляд оторвался от моего лица. Внутреннее сопротивление, понял я, но в то же время ее душа тянется ко мне, ища поддержки. Я постарался успокоиться и больше не воздействовать на нее своей волей, бедняжке надо было прийти в себя.

Она дернулась всем телом. Да что же это? Выпрямилась, напряглась, робко шагнула вперед… И тихо, медленно пошла куда-то, беспомощно, неуверенно, казалось, каждый шаг давался ей с огромным трудом… Меня словно обдало жаркой волной, броситься к ней, привлечь к себе, утешить, разделить ее боль… обнять ее, давно, давно желанную возлюбленную, жену и подругу. Как же трудно было удержаться и не совершить наяву того, что происходило в моем воображении…

Фрау Фромм обошла кресло, в котором я обычно сижу за работой, и оказалась возле письменного стола. Она двигалась как-то странно, скованно, словно автомат, а взгляд… он же неживой! Вот она заговорила, и голос зазвучал по-новому, с совершенно незнакомыми интонациями. Я расслышал лишь несколько фраз:

— Опять явился? Прочь, убийца, истязатель зверей! Меня не проведешь!.. И тебя, и тебя чую… вижу твою змеиную шкуру, серебряную, с чернью… Не боюсь тебя! Мне велено… мне велено…

Не успел я сообразить, что все это значит, как она вдруг мягким кошачьим движением подхватила со стола тульский ларчик! Серебряную с чернью шкатулку, мое недавнее приобретение, ларец, раньше принадлежавший барону Строганову, его принес Липотин… он еще подбил меня сориентировать ларчик в направлении земного меридиана.

— Наконец-то! Попалась, теперь ты у меня в руках, змея серебряная, с узорами черными… — Услышал я свистящий шепот; трясущимися пальцами фрау Фромм ощупывала причудливые завитки серебряного орнамента.

Отнять у нее вещицу? Исключено. Почему-то мной завладела нелепая уверенность: стоит лишь сдвинуть ларчик, сориентированный по меридиану, и тотчас произойдут непоправимые перемены в устройстве земного мира. Глупость, ребячество, но оно вдруг обрело маниакальную силу, и я во весь голос крикнул:

— Не трогайте! Поставьте на место! — Крикнул? Как бы не так, из горла вырвался лишь сдавленный хрип, слов же я вообще не смог выговорить.

А беспокойные пальцы фрау Фромм нащупали некую точку на гладком серебряном завитке, пальцы так и впились в него, мне показалось — не руки, а пауки или какие-то живущие своей жизнью твари, учуяв или увидев добычу, жадно на нее набросились. Они теснились, отталкивали друг друга, алчно кружили все на одном месте, и вдруг раздался негромкий щелчок — крышка отскочила… в ладонях фрау Фромм лежал открытый ларчик.

В два счета я оказался рядом. Она совершенно успокоилась и протягивала мне ларчик, глядя на него с отвращением, словно держала на ладони страшное существо, опасную гадину. Торжество и радость я увидел в ее глазах и то одушевление, которое не объяснить и не истолковать, взволнованность боязливой, несмело приближающейся любви.

Я молча взял ларец. Тут она словно очнулась. Удивленно подняла глаза и вдруг испугалась. Должно быть, вспомнила, что я настрого запретил трогать бумаги и вещи на письменном столе. Робко, растерянно и в то же время торжествующе смотрела она в глаза мне, и я почувствовал: одно слово упрека в эту минуту, и она навсегда покинет меня и мой дом.