Екатерина Докашева - Ахматова, Блок, Цветаева: Серебряный век. Жизнь и любовь русских поэтов и писателей

Макс тоже мучается от неопределенности своего чувства: он не знает – что это. Возвышенная любовь, в которой нет места чувственному и земному в его привычном понимании. Или он все же ошибается? Их разговоры напоминают странные диалоги, когда они пытаются понять, что они чувствуют и почему. И оба боятся ошибиться… А время идет…

(Из дневника Волошина)

Что-то все тянется, что-то не может кончиться.

Я каждый раз прихожу к Маргарите Васильевне с чувством обязанности. Мы вчера долго сидели. Все не говорилось. «Вы совершенно мертвый… Зачем Вы приходите? Вы не слушаете, когда я говорю. Я не понимаю…

Потом мы перешли в другую комнату.

«Я ни о чем не могу говорить, кроме того, что было. Кто из нас умер, а кто жив? Или мы по очереди умирали? Мне кажется, что со мной повторяется “Случай с господином Вальдемаром”. Может быть, этой весной я была только загипнотизированный труп. Впрочем, я не знаю. У меня столько гипотез поднялось. И каждая была так вероятна. Мне кажется, что мы оба во власти какой-то большой силы, которая закружила нас в медленном водовороте и то сталкивает нас, то разделяет снова. <���…>

– Скажите, как вы чувствовали прошлой весной? Самый острый момент для меня был тогда, перед отъездом в Париж.

– Перед Вашим отъездом в Париж я была тогда страшно одинока в Москве. Вы были единственным светлым лучом. Прошлой весной я была совершенно равнодушна. Мне было приятно и весело, что Вы здесь, но я была мертва. А теперь, когда я жива, я чувствовала, что Вы ушли… Я все время… Вы мне ужасно не нравились, и я чувствовала в то же время и боль, и привязанность, и грусть, что Вы ушли…

– Эти 2 года я совершенно не был самим собой. Я приехал тогда в первый раз в Москву после самого глубокого кризиса. Я тогда мечтал по Парижу… И вдруг решил ехать на восток, надеть ту маску и сразу успокоился. Теперь я возвратился впервые после двух лет к старой бездумной радости,

Молчание. Я – мгновенным, как проблеск, чувством, что нет человека на свете дороже. Потом опять равнодушие.

– Кажется, поздно…

– Нет. Посидите еще… Можно…

Я бы хотела жить в очень привычной обстановке, чтобы не пугаться, когда просыпаюсь. Мне снятся страшные сны.

Мне бы хотелось, чтобы пришел гигант, взял бы меня на руки и унес. Я бы только глядела в его глаза и только в них видела бы отражение мира… Все доходило бы ко мне только через него. Я бы ему рассказывала сказки, а он бы для меня творил бы новые миры – так, шутя, играя. Неужели этот гигант никогда не придет…

Я думал, что я всегда ведь тоже ждал великого учителя, но он никогда не приходил, и я видел, что я должен творить сам и что другие приходят и спрашивают меня.

Но я не сказал этого».

В прошлый вторник – 22-го – я посвящен в масоны. Завещание. Удар шпагой.

Они оба словно ждут чего-то, не в силах ни разобраться в своих чувствах, ни расстаться друг с другом… И здесь на авансцене появляется Анна Рудольфовна Минцлова, которая сыграла решающую роль в окончательном сближении Маргариты Сабашниковой и Максимилиана Волошина.

ПРИМЕЧАНИЕ.

Об Анне Минцловой нужно сказать особо. Она уже возникала на страницах этой книги в связи с рассказом об Андрее Белом. Но она сама по себе была весьма примечательной фигурой, которая находилась в самом сплетении судеб и событий Серебряного века. О ее жизни до начала двадцатого века известно немногое. Она получила популярность после того, как связала свою жизнь с теософией и стала проводницей в России этих идей. Вскоре она примкнула к доктору Штейнеру и стала поклонницей его учения. Одним из загадочных моментов ее жизни – бесследное исчезновение в начале осени 1910 года. Были разные версии – от вступления в закрытый мистический орден до самоубийства. Больше ее никто не видел.

Анна Минцлова состояла в близких конфиденциальных отношениях как с Волошиным, так и с Маргаритой. Если прочитать письма Анны Минцловой Маргарите Сабашниковой достаточно внимательно, то можно видеть, как она настойчиво подводит ее к Волошину. Об этом пишет и сама Маргарита в своих воспоминаниях.

«В то время в Париже она явилась мне как некая фея, могущая ответить на вопросы, которые меня мучили. С полным доверием я отдавалась ее руководству. Ее расположение ко мне было моим счастьем, рядом с ней все, что во мне только тлело, как будто вспыхивало ярким пламенем. Она посмотрела мою руку и открыла множество великих вещей. В Париж она приехала ради одного теософского собрания, на которое ждали из Индии Анни Безант. Проездом в Берлине она посетила Германскую ветвь Теософского общества и говорила о ее руководителе таинственными намеками, не называя, однако, его имени.

Я познакомила ее с Чуйко и у нее же снова встретилась с Максом. Оба они сразу подпали ее чарам. Рассматривая их руки, она тоже вычитала в них великие судьбы; от этого мы все чувствовали себя высоко вознесенными в своих собственных глазах.

Снова бродили мы по Парижу, но как преобразился Париж в ее присутствии! Она описывала картины прошлого, встававшие перед ее глазами. Однажды в Пале Рояль она описывала нам группы людей из времен, предшествующих революции, так красочно, что я спросила ее, откуда она все это знает. Она назвала несколько писателей, в том числе Гонкуров; я прочитала эти книги, но ничего подобного в них не нашла».

Но в это время Маргарита получает письмо что ей надо уехать из Парижа в Цюрих. «Как не хотелось мне покидать Париж и друзей! Тяжеловесной и скучной показалась мне Швейцария, и я сначала чувствовала себя там очень несчастной».

Как отзвук всех их парижских скитаний, мечтаний, бдений и снов… стихотворение Волошина «В Мастерской».

Ясный вечер, зимний и холодный,

За высоким матовым стеклом.

Там, в окне, в зеленой мгле подводной

Бьются зори огненным крылом.

Смутный час… Все линии нерезки.

Все предметы стали далеки.

Бледный луч от алой занавески

Оттеняет линию щеки.

Мир теней погасших и поблеклых,

Хризантемы в голубой пыли;

Стебли трав, как кружево, на стеклах…

Мы – глаза таинственной земли…

Вглубь растут непрожитые годы.

Чуток сон дрожащего стебля.

В нас молчат всезнающие воды,

Видит сны незрячая земля.

Девочка милая, долгой разлукою

Время не сможет наш сон победить:

Есть между нами незримая нить.

Дай я тихонько тебя убаюкаю;

Близко касаются головы наши,

Нет разделений, преграды и дна.

День, опрозраченный тайнами сна,

Станет подобным сапфировой чаше.

Мир, увлекаемый плавным движеньем,

Звездные звенья влача, как змея,

Станет зеркальным, живым отраженьем

Нашего вечного, слитного Я.

Ночь придет. За бархатною мглою

Станут бледны полыньи зеркал.